– Лика, засранка, а ну, вернись! Кому я сказал! – несся вслед
девушке крик из распахнутой двери. Звук отскакивал от стен ночного
дома и отдавался эхом в подъезде.
На ходу натягивая кроссовку, Лика мчалась вниз по лестнице и…
хохотала. На следующем пролете она оглянулась: отец стоял, тяжело
навалившись на косяк, и грозил ей кулаком. Взлохмаченные волосы,
покрытый щетиной подбородок, желтые зубы в оскале рта – именно
таким она знала его последние пять лет. Тонкие ноги выглядывали из
широких семейных трусов, расстегнутая ширинка зияла темной
прорехой. Лика сразу отвела взгляд: страшно. Нет, она знала, что
находится между ног у мужчин, но увидеть это у отца не хотела.
– Если ругаться не будешь, вернусь, – огрызнулась она. – Опять с
алкашами в баре нализался?
– Ах, ты! Мелкая! Отца поучаешь? – далее понеслась непереводимая
брань, а следом в голову девушки полетел отцовский ботинок.
Лика ловко увернулась, поймала грязную обувь и аккуратно
поставила в уголок площадки: утром, когда проспится, найдет. Сердце
невольно сжалось: совсем отец опустился, после смерти мамы будто и
жить перестал.
Она так и выбежала из подъезда, прихрамывая и постоянно наступая
на незавязанные шнурки. С отцом шутки плохи, но сегодня он просто
превзошел себя: так на нее набросился из-за пустячного
проступка.
– Пад-у-у-у-маешь, пришла утром с дискотеки! Сам молодой не был,
что ли? А когда на них еще ходить? Когда песок из задницы
посыплется? – весело спорила с отцом Лика, стоя на крыльце дома и
не зная, куда пойти.
Она, конечно, поспала бы где-нибудь в укромном местечке часок до
работы, но такого на примете не было. Отец знает всех ее подруг и
знакомых, а они – вредный характер папаши. И угораздило же ее
прийти как раз в тот момент, когда драгоценный родитель выполз из
спальни в туалет.
Лика опустилась на скамейку во дворе. Она зевнула во весь рот,
потянулась и прилегла, сунув под голову кожаную куртку, в которой
была. Потом снова села: раннее утро мурашками пробежалось по голым
рукам и заставило невольно задрожать. Лика натянула куртку на плечи
и поискала глазами, что бы положить под голову. Ничего не нашла,
поэтому сняла еще не завязанную кроссовку и легла на нее. Не очень
удобно, но лучше, чем голые доски.
Жесткое и узкое сиденье не позволяло расслабиться. Девушка
ворочалась с боку на бок: то ноги провиснут, то голова провалится,
то рука упадет. Так и не устроившись, Лика легла на спину, положив
ладони под шею. Сон куда-то пропал. Она смотрела на тускнеющие в
бледном утреннем свете звезды и думала о своей никчемной
судьбе.
***
Мама умерла, когда девушке было всего пятнадцать лет. А с мамой
умерло и счастье, жившее в двухкомнатной квартире пятиэтажной
хрущевки. Именно так, умерло! Сорок дней зеркала закрывали пестрые
покрывала, сорок дней не раздвигались шторы. Сорок дней по квартире
бродили какие-то люди. Они ели, пили, расставляли и убирали
тарелки, молились и плакали. Лика смотрела на все это распахнутыми
глазами, но чаще сидела у себя в комнате, закрывшись одеялом с
головой, чтобы не видеть, не слышать и вспоминать о маме. Казалось,
взрослые люди, охваченные горем, вообще забыли о существовании
девочки.
Когда закончились эти проклятые сорок дней, соседка, мамина
подруга, случайно столкнувшись с Ликой в коридоре, удивленно
распахнула красные от слез глаза. Она постояла секунду, глядя на
нее, словно вспоминая, кто это, а потом взяла Лику за руку и повела
в кухню.
– Анжелика, – официально начала тетя Марина, поджав губы (ей
никогда не нравилось это имя, взятое из французского романа), но
потом смягчилась, – девочка моя, ты помоги папе, пожалуйста. Ему
сейчас невероятно трудно. Он Анюту очень любил. Такая любовь, как у
твоих родителей, встречается раз в сто лет.
