«Этот засранец еще и отлично танцует!» — уныло подумала Моника и загрустила окончательно.
Хотя чего-то подобного вполне можно было ожидать. Во время тренировок в спортзале Моника не раз видела, как он двигается, боксируя. После каждого точного, попавшего в цель удара внутри все сжималось, но она все равно заставляла себя смотреть на спарринги. Кажется, в Леона она так и влюбилась, наблюдая, как он дерется… Нет, неправильно! Не дерется, не бьет другого человека, чтобы причинить ему боль, унизить его, а именно боксирует, занимается спортом. Для собственного удовольствия и удовольствия партнера, которому тоже просто нравится таким образом выпустить пар, снять накопившееся напряжение.
Леон был так хорош, а все эти мысли Моники, не раз повторенные ей психологом, такими правильными, что, когда этот роскошный парень предложил и ей надеть перчатки и потренироваться вместе, она согласилась. Вот только потом…
Об этом Моника вспоминать не любила. Это было… стыдно. Нет, какое-то время она даже держалась, ставила блоки, следуя подсказкам Леона, двигалась в том же танце, что и он, даже ударила, увидев такую возможность, и более того, попала, потому что противник ничего такого не ждал… Попала, успела увидеть, как ей в лицо летит ответный кулак, обтянутый обманчиво мягкой боксерской перчаткой, и заистерила, как последняя дура: упала на колени и сжалась, прикрывая руками голову, а локтями бока и хотя бы немного живот…
Кто-то из ребят, наблюдавших за их спаррингом, кинулся к Монике, другие налетели с упреками на Леона, обвиняя его в том, чего он не делал. Потому что он совершенно точно и пальцем не тронул Монику, не ударил, вообще не задел. Но если бы она признала это, пришлось бы объяснять собственную реакцию, а вот этого точно никак нельзя было допустить. Еще не хватало, чтобы по части, среди сослуживцев-пожарных, поползли слухи; чтобы ребята стали обсуждать прошлое Моники… И чтобы Леон смотрел на нее и не понимал, как же получилось, что она так долго позволяла…
Короче говоря, она максимально быстро оборвала расспросы, постаралась избавиться от утешителей и все замять. И повторила то же самое, когда Леон неожиданно нагрянул к ней домой — выяснять, что же на самом деле произошло и из-за чего его теперь не склоняет в смене только ленивый. Даже капитан Джек Мейсон и тот вызвал к себе для беседы.
— Я поговорю с ним, — пообещала Моника, с отвращением к себе и к своей трусости понимая: ситуация такова, что ее молчание действительно может сказаться на карьере Леона и вообще на его жизни. — Не беспокойся. Все нормально.
И она действительно поговорила, даже приоткрыв ту часть своей биографии, в которую не собиралась пускать никого. Капитан, искренне сочувствуя Монике, пообещал молчать, а с Леона снять любые обвинения. Казалось, на этом все, но Леон по-прежнему лез с вопросами, пытался что-то выяснять, заглядывал в лицо, щуря темно-карие бархатные глаза южанина. Как же он, зараза, был хорош! И как при этом пугающе опасен! Слишком большой, слишком сильный, слишком… Моника вздохнула: слишком мужчина.
Пришлось его выставить прочь в довольно резкой форме. А потом сидеть в кресле перед выключенным телевизором и убеждать себя, что он — типичное не то. И потому что служебные романы в принципе отстой. И потому что… потому. А интерес… Ну, просто получилось так, что с самого начала этот здоровенный смуглый парень стал для Моники настоящим вызовом. Человеком, которому так хотелось доказать что-то важное, работать с ним плечом к плечу, демонстрируя равные возможности, умение и профессионализм. По крайней мере, когда доводилось задумываться о причинах неугасающего интереса к Леону Адану, Моника все объясняла себе именно так…
