Тоска бывает различной. Она может быть по человеку, по дому, по месту в котором родился и рос. Тоска по месту, в котором ты был, оставив частичку себя, забрав нечто светлое, что мы прозвали воспоминаниями.
Воспоминания – это картинки и образы давно минувших дней. Равноценный обмен. Бартер, заключённый с судьбою.
Тоска вызывает тревогу. О чём, о ком – совершенно не важно – всего будет мало. С грустью вздохнёт тот, кто имеет на лице печать печали. Его лень закрутит в уныние, которое с трудом пропадёт. Тоска стала обыденностью – рутиною для того, кто лежал в крохотной квартирке, состоящей из комнаты и кухни, пропитанной запахом пота, еды, фруктов, едкого запаха дешёвых табака, пива и вина. Возможно, это была и не примесь алкогольного купажа, так как лежавший не пил или не помнил что пил, по правде сказать, ему было всё равно. Как и скорее всего на внешний вид. По виду неряшливый, но быть может это только с утра. Лохматая голова сочеталась с лохмотьями, в которых он был одет. Футболка вся в дырах, словно в неё выстрелили несколько раз картечью, она имела тусклый, уже выцветший голубоватый оттенок; блеклые потёртые шорты с дыркою над правым коленом; большой палец направленный вверх – торчал из порванного тёмного носка. Обычно перед сном носки он предпочитал снимать, но вчера в этом не виделось смысла.
Во-первых, вчерашний день сделался прохладным, и босяком по голому полу ходить было неприятно. Во-вторых, он не видел во всём этом смысла. Зачем же ему это делать, если можно просто лежать и смотреть в потолок.
Потолок был простой. Без узоров, покрашенный в матовую краску, однако лежавший мог найти пару точек, на которых можно было сфокусировать зрение. Печалился он от того, что его привлекли эти точки, а не мир за окном, что может он рассказать историю их появления, а историю новых людей, к сожалению – нет. Так он пролежал с четверть часа, гложимый тоской и унынием, что негде черпать вдохновения. Он имел статус писателя. Выше понятно, что тоска многолика, вопрос возникает конкретный: «Может ли быть тоска по тому, чего даже не знал?» Судя по всему это возможно, если внимательно вглядываться в молодого человека, которому перевалило не то за двадцать пять, не то тридцать пять.
Собравшись с мыслями, он решил встать. Встал. Ему было интересно то что, не смотря на внутреннюю тревогу, которая не обуславливалась ни чем, он ощущал в себе чувства заполненности. Что-то в теле заполнялось, некая энергия заводила механизм, шестерни со скрежетом начинали движение. И всё это он ощущал внутри себя, однако, в мыслях пустота.
Пустота и отрешённость от окружающего мира, от переживаний радостных стремлений и плачевных поражений. Любому другому это было бы в радость, кто-то бы нашёл в этом способность приспосабливаться жить, другой же мог, наплевав на это всё, уйти головой и телом в работу, семью. Писателю же больнее, это его способ хоть к какому-то материальному состоянию. Писатель жив пока горит идеей. Идея мысли подогревается стремлением оставить о себе заметку на большой стене, где до него оставляли свои его учителя. И каждый раз писатель воскресает, когда прописывается первое слово.
