Я – не положительный герой. Это уж точно.
Во многом из-за того, что среди тех, чей поздний подростковый
возраст пришелся на девяностые, положительных мало. Мы зубами
выгрызали себе место под солнцем. Мы бились насмерть, плевали на
закон, с легкостью отбрасывали моральные ценности. И творили
историю. Не романтизируйте эту фразу, история бывает разной, но
чаще всего – кровавой. Мы творили именно такую, и я этим не
горжусь, но и не вижу смысла стыдливо замалчивать, делая вид, будто
состояние и бизнес у меня появились как в сказке из инстаграма:
путем упорной работы и веры в себя.
А еще я любил одну женщину. А сейчас ненавижу ее дочь.
Свою жену.
Вот поэтому я и не герой.
Я не могу на нее смотреть, ведь она – копия матери. Те же
каштановые мягкие кудри, те же губы, и даже шрам, черт подери, на
том же месте возле верхней губы – чистое совпадение, но какое-то
магическое. Та же точеная фигурка, большие глаза и высокие скулы.
Эти скулы как дорогая специя к изысканному блюду: мне чудится
в облике жены нечто восточное. Кажется, среди ее
пра-пра и вправду затерялся кто-то с необычной для наших мест
внешностью. Ее это не портит. Выделяет из массы однотипных
тюнингованных девиц, это несомненно, но точно не портит.
Но я все равно не могу на нее смотреть. Слишком злит, слишком
больно, как будто внутри кто-то проворачивает раскаленный прут.
Надя, моя любовь, мое наваждение и проклятье. Мы познакомились,
когда мне было двадцать, а ей едва исполнилось восемнадцать.
Красивая история: невинная дочурка дипломата, студентка-переводчица
и парень-бандит, которого одновременно и боялись и хотели ее
подружки. Мы влюбились до потери пульса, до грязного секса в
подъездах, до общей мечты уехать к морю.
К морю не получилось. Однажды я пришел, а Нади нет. Просто нет,
и все.
- Нет ее, уехала, - буркнул новый владелец здоровенной пафосной
квартиры в паре шагов от Невского.
- Куда? – тупо спросил я, до конца не осознавая смысла его
слов.
- Понятия не имею. Уехали и все. А квартиру продали.
Вот так закончилась любовь всей моей жизни. Никакой эпичной
развязки, никакой перестрелки, никакой трагичной беременности.
Думаю, родители Нади просто узнали, что дочь связалась с
детдомовцем-отморозком, вот и спешно увезли ее подальше. Я пытался
ее найти, видит бог, пытался. Мы даже влезли в канцелярию универа,
чтобы выяснить, куда она перевелась, но в те времена с документами
царил такой хаос, что родителям Нади даже не нужно было прятать
следы, это успешно делали за них раздолбайство и нищета. Всем было
плевать.
Стало вскоре и мне.
Она умерла – так я решил для себя. Девяностые прошли, а с ними и
бурная юность. Из Витого я превратился в Виктора Викторовича, из
бандита – в бизнесмена, олигарха и политика. С политикой, правда,
не сложилось, зато появились связи и строительная компания «Остров
Девелопмент» прочно укрепила позиции.
«Она умерла», - повторял себе каждый раз, когда заводил интрижку
с очередной моделькой.
«Она умерла», - произносил это вслух, сидя перед камином в
загородном доме.
«Она умерла», - смотрел на ее могилу во сне.
Нади не существовало, она была призраком, воспоминанием.
Разъедающим душу, изматывающим. Порой хотелось выть от того, что я
больше не в силах чувствовать хоть вполовину так же ярко, как
тогда, с ней. А порой я смеялся сам над собой, потому что если бы
кто-то сказал моему окружению, что Виктор Островский страдает по
студентке из юности, то это приняли бы за дурацкую шутку.
Иногда – это были самые сладкие мгновения – мне казалось, что я
ее забыл.
Но однажды…
Пять лет назад я окунулся в кошмар наяву, хотя поначалу этого
даже не понял. Что это было? Вечеринка? Какая-то конференция? Я
смутно помню, но помню одно: организатором выступал Леонид Рогачев,
довольно серьезная в наших кругах фигура. До этой встречи мы не
пересекались, но были друг о друге наслышаны. Я надеялся заручиться
его поддержкой для выхода на иностранные рынки, и до поры до
времени все шло прекрасно.
