Снег шёл восьмой день.
За эти дни мы уже успели увидеть и снегопад в безветренную
погоду, и метель с ветром много метров в секунду, и потом снова
просто снег. Время от времени мы проверяли, не засыпало ли совсем
наши двери – чтобы выйти наружу, нужно было время от времени
отгребать образующийся сугроб. У парадной двери в силу направления
ветра сугроб возникал быстрее, чем у задней, и я просила Алёшку
чистить снег. Подходящая деревянная лопата нашлась в сарае. Пару
раз я и сама за неё бралась – потому что Алёшка в тот момент колол
дрова или делал ещё что-то полезное. Лопатой махать ещё куда ни
шло, а вот колоть дрова я и раньше не умела, и тут не научилась.
Вроде бы, мне не по чину. И ладно, пусть так.
Светало поздно, темнело рано, в непогоду – особенно поздно и
особенно рано. Ну и солнца мы не видели уже все те самые восемь
дней, со свадьбы Гаврилы Григорьевича, ему, всё же, свезло с
погодой, а дальше уже небеса решили, что побаловались – и будет.
Или кто тут отвечает за это вот всё, тот и решил.
Такое ощущение, что ветер разом дул и из распадков, и с берега,
и снаружи нашей бухты – во всех направлениях разом. О том, чтобы
выйти в море, не могло быть и речи – все отсиживались в нашей тихой
гавани. В частности, в моём доме сидел десяток прожорливых молодцов
– друзья-приятели Гаврилы Григорьевича, прибывшие на свадьбу, да не
успевшие убыть обратно.
Вообще те, кому вот прямо очень надо было, убыли в свадебный
вечер, не дожидаясь финала торжества – например, купец Васильчиков,
и кое-кто ещё. Я своими ушами слышала, как он просил Ульяну –
подсобить ему с ветром, чтобы благополучно добраться до великой
непогоды. Она только улыбнулась – мол, как всегда, долетишь – и не
заметишь. Я надеялась, что так и вышло, и что мы увидим его ещё,
только чуть позже. Ульяна, будучи спрошена, только отмахнулась –
ветер, сказала, дело такое, могуч и своенравен, но договориться с
ним можно, если знать – как. Очевидно, она знала. И разом с ним
вышли в море ещё три корабля – мол, если Демьян Васильич собрался,
то дело верное.
Приглядывать за Ульяной и помогать ей во всём купец Васильчиков
попросил, внезапно, Платона Александровича. Мол, мало ли, что,
вдруг где защитить или что ещё. Ульяна, правда, только хмыкнула, и
на лице у неё было написано – можно подумать, сами не справимся,
без всяких тут. Но Платон Александрович отнёсся к просьбе серьёзно,
так ей и сказал – вы, мол, Ульяна Арсентьевна, что хотите, то и
думайте там себе, а я обещал.
В итоге Ульяна, надев тулуп и закутавшись в платок, добредала
ежедневно до нас. Вообще погода нанесла жестокий удар по местной
социальной жизни, потому что никому не хотелось, чтобы сдуло с
горки в воду. Да и с тёплой одеждой, как я понимаю, у всех было
по-разному, поэтому многие просто предпочитали поменьше выходить из
избы. Скажем, когда я увидела, в чём собирается пойти кормить кур
наша Дарёна, то разоралась, и выдала ей для начала шерстяные чулки
из своих запасов. Шерстяной платок у неё был, но ветхий, Ульяна
посмотрела на всё это и сказала – будем прясть шерсть и вязать.
Дело хорошее – прясть да вязать, и зала моя большая для этого
неплохо предназначена, только пришлось невольным нашим гостям
строго-настрого объяснить, что местных женщин трогать нельзя ни в
коем случае. Непонятливые получили осветительным шариком промеж
глаз – я хорошо запомнила подслушанный разговор, и кажется, этот
аргумент способны понять все. Пришлось применить к троим, остальные
притихли. И проводили время в одном углу залы, за болтовнёй или
игрой в кости, а мы в другом взялись прясть – кто умел, конечно,
я-то нет – и вязать.
Вязать я в целом умела, когда-то в юности случалось. Теперь
пришлось вспомнить – Ульяна принесла клубки серых шерстяных ниток,
и мы нашим дамским сообществом первым делом принялись обеспечивать
всех нас тёплыми чулками, носками, шарфами и варежками. Конечно,
шарф не так хорош, как ажурный тонкий и тёплый пуховый платок, но и
не так плох, как голая шея и плечи. Поэтому – годится.
