- Госпожа баронесса, её милость очнулась!
- В самом деле? А почему глаза закрыты?
- Слишком мало сил. Сегодня непременно откроет, вот увидите!
Моего лба касается… ладонь? Да, верно, прохладная ладонь. Легко
поглаживает, осторожно массирует лоб и голову дальше кончиками
пальцев.
- Да нет же, вам показалось, она же почти не дышит и такая же
бледная, как и была!
- Госпожа баронесса, вы целитель? – спрашивает мужчина строго. –
Вы что-то знаете о жизненной и магической ауре человека?
- Нет, господин Валеран, я не целитель, - мне кажется, что
невидимая госпожа поджимает губы.
- Следовательно, не мешайте мне, - говорит он строго.
И продолжает обследовать мою голову. Как будто раздвигает
волосы… стоп, какие волосы?
Волос я лишилась год назад, когда начали интенсивное лечение.
Просто вылезли все, и новые росли медленно и неохотно. Поэтому –
нет там никаких волос. Что за странные ощущения?
- И что там? Что вы у неё нашли? Она уже две полных недели лежит
без движения, что там вообще может быть? – не отстаёт неведомая мне
женщина.
Я не понимаю, почему лежу без движения две полных недели, это
как-то не бьётся с воспоминаниями.
- Госпожа баронесса, сделайте милость, прекратите болтать, -
говорит врач неожиданно сурово.
- Ну, знаете, - из невидимой госпожи баронессы сочится обида, я
распознаю её даже на слух.
А почему только на слух? Вдруг получится открыть глаза?
Это неожиданно требует некоторых усилий, а потом я открываю их…
и вижу руки, вижу какие-то вычурные кружевные манжеты, бархат
рукавов…
- О, вы справились, дорогая госпожа де ла Шуэтт. С возвращением
в мир! – говорит мне врач.
В жизни не видела такого врача, а я их повидала немало, и
вообще, и в последние два года-то уж точно. Он одет, как будто
сошёл с картины какого-то весьма приличного художника середины
восемнадцатого века. Тёмно-синий бархат с умеренной вышивкой,
тонкое плетёное кружево, серебряные пуговицы. Ухоженные руки и
кольца на пальцах. Лет ему… да как мне, наверное, за сорок.
- Если слышите меня – моргните, - говорит странный врач.
Я усиленно моргаю, у меня получается. Пробую пошевелить ещё
чем-нибудь – носом, например, тоже выходит. Разеваю рот, дышу
глубоко. Облизываю пересохшие губы. Чуть поворачиваю голову – и
вижу женщину.
Она тоже моих лет, и одета не так пышно, как этот непонятный
врач. На ней тёмное платье, кружева на манжетах узкие, спереди на
лифе шнуровка, по обе стороны от неё немного вышитых цветочков.
Сорочка сколота у горла брошью, на голове накрахмаленный чепец,
из-под него торчит седой локон.
И она так смотрит на меня, что понятно без слов – будь её воля,
я бы никогда не очнулась. Интересно, что я ей сделала? Ничего не
помню.
Мне не сразу, но удаётся еле слышно спросить:
- А где я? И что со мной было?
Вокруг бегают и суетятся, а я прикрываю глаза и отрешаюсь от
них. И вдруг понемногу начинают приходить воспоминания. Только… в
них нет места тому, что я вижу сейчас.
…Больница, поздняя ночь. Ещё палата в стационаре? Или уже
хоспис? Две медсестры разговаривают.
- Вот так, смотришь – и понимаешь, что случись такое – и ничто
тебя не спасёт. Ни громкое имя, ни деньги.
- А у неё были деньги?
- Ну так и отдельная палата, и вообще оплачено всё, что можно, и
препараты куплены самые-самые, каких простому смертному не достать
никогда.
- Наверное, деньги собирали? Всегда ж таким больным
собирают?
- Не знаю, я о сборах для Мирошниковой не слышала. Но она вот на
днях буквально приглашала нотариуса и заверяла какой-то дар,
кажется, каким-то детям на лечение.
- У неё ж нет детей, оставлять некому. Вот и распорядилась.
Добрая женщина.
