Поезд мчался по мосту, поднимая вихрь пыли. Раздался гудок. Из кабины машиниста показалась фигура. Состав тянулся на несколько десятков метров, заворачивая направо и исчезая в лесной чаще. Из-под колес выпрыгивали камни, тонны металла стонали от скорости.
Балки моста напрягались от проезжавшего поезда, поднимая дрожь от ступней до кончиков пальцев, какими Юля держалась за висящую над рекой конструкцию. Белокурые волосы заслоняли глаза, пыль забивалась в ноздри и уши, не позволяя мыслям взять верх.
Ветер смывал с глаз слезы, сожаления об упущенной возможности и наполнял грудь всепоглощающим страхом. Следующего поезда ждать было слишком долго. Юля проглотила последнюю пыль и всмотрелась в реку. Бурный поток смывал волосы водорослей, густившихся под мостом, где глубина реки не превышала полуметра.
О прошедшем поезде напоминал лишь легкий звон рельс и дрожь, не оставившая тело Юли. Птицы без опаски взмыли в воздух, и Юля пошла по шпалам к тропинке, ведущей к дороге.
Церемония прощания подошла к концу. Священник прочитал молитву, а затем Рому попросили выйти из комнаты. В это время из дощатого гроба достали тело и погрузили его в печь. Закрыв люк, работники крематория повысили в печи температуру, из трубы повалил черный дым.
Выйдя на улицу и закурив, Рома почувствовал на зубах скрежет пепла, и в то же мгновение его вырвало на серую клумбу. За последние годы он видел многое, но бездыханное тело собственной матери не оставило в нем мужества. По щеке Ромы скатилась слеза, он быстро подтер ее, когда за спиной послышался голос:
– Можете забирать, – сказал мужчина и зашел в здание с остывавшей трубой.
Рома расписался, забрал вазу с золой и проследовал за человеком в строительной жилетке. Проходя мимо бесконечных стен колумбария, Рома вспоминал обглоданные огнем стены домов, где порой висели портреты, медали и детские игрушки бывших хозяев. Мирная жизнь была чуждой даже спустя месяц после возвращения домой. Все изменилось с тех пор, как началась война. Когда она закончилась – осколки разорванных снарядов и человеческих судеб продолжали кровоточить где-то под ребрами, там, куда пробирался лишь сигаретный дым, отпуская ненадолго нервы.
Тишина. Рома знал, что за тишиной всегда следует обстрел, бомбардировка и смерть. Война закончилась. Однако в голове продолжали свистеть пули и догонять, догонять каждую ночь, когда удавалось забыться и отдаться сну.
Ряд 123. Полупустой. Серый. Улей – подумал Рома и отмахнулся от собственных мыслей. Медом в этом улье была человеческая зола, которую производил огонь.
Работник крематория поставил погребальный сосуд в ячейку, смазал периметр цементом и установил мраморную табличку с именем и датами рождения и смерти. На черном камне мать казалась Роме незнакомой. Он старался, подбирал фотографию, чтобы мать выглядела молодой, здоровой, хотя бы немного счастливой. По итогу не вышло ничего из этого. Взгляд с камня был угрюмый, черты лица получились у художника угловатыми, отчего лицо, всегда полное, было неестественно вытянутое и тощее.
Рома выругался про себя, дождался, пока работник установит платформу, на которой умещались две лампадки и скрюченный пластмассовый цветок, а затем спросил:
– Почему она?
Работник поднял ведро с цементом и инструментом, вставил в зубы сигарету, и ответил:
– Уходят лучшие. А мы здесь остаемся.
Немного постояв перед ликом матери, Рома не нашел, что сказать ей и крикнул вдогонку работнику крематория:
– Спасибо!
– Тебе спасибо, солдатик! – ответил мужчина и скрылся за поворотом.
