Начнем с уточнения – рефлекторное (внедренное в школе, институте, цирке или у кинолога) умодвижение мышлением не является. Чем меньше на 1000 чел. актов настоящего мышления в сутки, тем тверже эта тысяча уверена – собаки, шимпанзе, лошади и дельфины тоже мыслят. Они не мыслят, потому что повторить миллионный раз в своей голове «2х2=4», это не акт мышления – это акт повторения чужой мысли (заучил – имитирую).
Пожалуй первый, осознанный шаг к мышлению, это обретение стойкой брезгливости к теплому чувству – «я разумен» (не все теплое хорошо пахнет). Такая простая вещь, как обучаемость прямо зависит от «сердечных устремлений». Если главное – греться зажмурив нос, ты не обучаем. Любая безупречно убедительная, «рационально доказанная» умозрительная схема останется слепым пятном (чушью) для ума, сердце которого против.
Невозможность беспристрастного мышления не болезнь некоторых, а пыльный мешок на голове каждого (всех). Потому до «типа рациональных» разговоров и необходимы, собственно, реверансы. Первый честный реверанс – вы читаете сейчас русскую православную философию, совершенно не референтную, то есть работающую с онтологией за «красными флажками» развешанными в моем лесу позитивистами Российской (и не только) Академии Наук.
Наблюдаемый вокруг кризис некоторых былых автоматизмов (чести, бесстрашия, беспощадности к себе) порождает сегодня необходимость учитывать мотивы «типа непредвзятых мыслителей» (их неосознанные сердечные устремления). Нежелание (до кровавых соплей) отдавать себе отчет в собственной иррациональной сути убивает не только «непредвзятость», но и (как следствие) возможность честного последовательного мышления.
Второй реверанс – здешние рассуждения не богословие. Здешние рассуждения напитаны чистым, необыкновенно сложным и точным мирозрением, которое добыли святые отцы семи соборов из Откровения и молитвенного богообщения. «Неслиянно нераздельное», «двуединая природа», «всеприсутствие абсолютно Внешнего» и прочее, осмыслены здесь как конструктивные особенности мира.
Осмыслены не как абстрактная метафизика, а как онтологические основания вполне предметной и простой (не парадоксальной) физики. «Предметная физика» эта подробно описана в следующей главе (Топологический материализм). Трагикомический разрыв между метафизикой и физикой топоматом преодолен чисто и корректно (названы причины этого разрыва и предложена к осмыслению цельная модель мира).
Здесь же произойдет простая попытка мыслить о мышлении. Популярные изыскания о мышлении страдают одним пороком – процесс воспринимается, как нечто тотальное, в чем можно классифицировать некоторые, прости Господи, «дхармы» (категории). Этой классификации и отдавали 98% своего времени разные замечательные философы. Хим. состав выхлопа подавался как схема устройства автомобиля.
Анализируя элементы этого выхлопа, древние авторитеты находили в нем апории, антиномии и прочие «противоречия». Делали это они опираясь на логику «состоящую из элементов этого выхлопа», логику, что при неизбежном осознании собственной тавтологичности – мертва (бесполезна). Этот восхитительный воздушный замок прекрасен (утешает), но не лечит, не кормит, не ведет к новому, не увеличивает познавательную силу ума потому, что опирается сам на себя, висит в пустоте механическим «псевдомиром», не нужен автомобилю.
Топологический материализм не находит в мире ни одной антиномии. Гегелевские «язвы противоречия» – это «язвы Гегеля», а не наши (проблемы псевдомира, а не топомата), потому нам легко увидеть мышление, как топологический процесс, процесс созидания топологических аналогий. Аналогия – стартер понимания (раз уж мы используем автомобиль в качестве аналогии состояния дел). И начинать изучать этот процесс надо не с выхлопа (противоходом), а с зажигания, с первой искры в недрах чуда под названием «только что возникший ум».
