Одинокая мохнатая тучка закрыла
слабеющее солнце, потянула вниз, за дальний лес, и в распахнутое
окно пахнуло вечерней прохладой. Почти неощутимая свежесть слегка
разрядила обстановку за столом. А обстановка казалась Дженни
донельзя раскаленной, и она удивлялась, как этого не замечают
другие.
Отец, Джон Смит, сидевший во главе
стола, вроде бы привычно говорил о повседневных делах и, как
всегда, то ли советовался с дочерьми, то ли объявлял об уже
принятых решениях. Всё, как обычно, если бы не его особые взгляды,
которые он бросал на сидевшую напротив Дженни старшую сестру
Анетту. Анетта ничего не замечала. Она старалась поддерживать
разговор, но у нее это получалось плохо, так как мысли были далеки
от ужина.
Дженни была младше сестры на пять
лет. Девочек растил отец. Вначале он рьяно взялся за их воспитание,
называл полными именами: Дженнифер и Анетта, но с годами понял,
что, конечно, воспитание приносит свои плоды, но главное, каким
человек, как говорят, уродился.
Девочки были совершенно разные.
Анетта — бойкая, задорная, веселая. Она все делала быстро, могла
легко заплакать, любила всех и всё вокруг, с ней было уютно и
легко. Дженни — спокойная, задумчивая. Она почти не помнила мать,
зато рядом всегда была Анетта, надежная и добрая.
Отец с интересом наблюдал за Дженни.
За стеной спокойствия что-то скрывалось.
Как-то на столе у Дженни отец увидел
рисунок, выполненный наскоро акварельными красками: солнце,
садившееся в море, и одинокая птица над водой. Его поразило буйство
красок вечернего неба, яркость солнца, хотя при более близком
знакомстве выявлялась и неопытность художника, и крупные
погрешности природного явления. Но отец понял: внутри Дженни что-то
есть, и когда-то оно вырвется, проявит себя. Пока же, не зная, куда
это деть, Дженни неосознанно выплескивала свои чувства таким вот
образом, уверенная, что ей просто захотелось порисовать.
Поместье отца было небольшим, из
родственников - только жившая недалеко крестная обеих девочек,
младшая сестра отца тетя Лилит. Другая сестра давным–давно уехала в
Америку, там и осталась, так что Дженни знала ее только по письмам.
Жили они замкнуто, почти никуда не выезжали.
Ближайшей подругой Дженни являлась
дочь поварихи Милена, старше Дженни на год, крупная, рано
развившаяся девочка. С некоторых пор подруги вели непрерывные
разговоры о любви. Милена считалась наиболее опытной в этом деле,
так как недавно влюбилась в молодого садовника, нанятого на работу
в этом сезоне.
— Знаешь, — шептала Милена подруге,
слушавшей излияния с блестевшими глазами, — первый признак
влюбленности — когда все время хочется смотреть на него. Какое
очаровательное лицо, прекраснее быть не может! Я бы сутки не
отрывала глаз, и все было бы мало. Когда он щурит глаза, у меня
внутри все замирает. Ну, согласись, что он — чудо.
Дженни кивала, хотя в душе были
сомнения. Она много раз всматривалась в садовника и не находила
ничего романтичного в выцветших на солнце волосах и облупившейся
коже на носу.
— Он пока не знает, как пылает моя
любовь, — продолжала Милена, — и я даже боюсь того времени, когда
он так же безумно влюбится в меня. Мы же тогда просто сгорим!
Дженни в свои четырнадцать лет не
знала и даже не предполагала, что означает это высокопарное
«сгорим». Но все это было романтично, хотелось говорить на
волнующую тему бесконечно, и разговоры велись постоянно, хотя
ничего вокруг не происходило. А любить хотелось!
Дженни думалось, что она упустила
время и уже не сумеет выбрать достойнейшего и подарить ему самую
дорогую частичку своей души и бурлившее там смятение, которое
обязательно превратится в любовь.
— Милена, может твой садовник тоже
страдает по тебе? Ты же не выдаешь себя, вот и он держится из
последних сил.
