— Сюда нельзя, — пытается остановить
меня медсестра при входе в реанимационное отделение.
— Мне можно, — рычу я
предупреждающе, сую ей в карман пятитысячную купюру и прохожу
дальше. Вопросы отпадают сами собой, как и возражения.
— Подождите, — кидается следом, но
не поспевает за моим размашистым шагом. — Халат хотя бы возьмите.
Меня же уволят.
Останавливаюсь и позволяю накинуть
на себя белый халат. В конце концов, эта девочка ни в чем не
виновата, чтобы подставлять ее.
— Главврача вызови, — бросаю сухо. —
Моя фамилия Колмогоров.
Небрежно дергаю плечом и иду дальше.
Медсестра не рискует следовать за мной. Без труда отыскиваю нужную
палату и вхожу. Яркий свет неприятно режет глаза, а стерильная
обстановка раздражает. Одна кровать стоит практически посередине.
Вокруг тихо, лишь мерно пищат приборы. Напоминают, что девушка еще
жива, и одновременно действуют на нервы. Жива. Один этот факт жутко
раздражает, в душе горит опасное пламя и требует расправы. Но
сердце ее продолжает биться вместе с крохотным сердечком ребенка.
Если бы не этот малыш…
Пожираю взглядом хрупкую фигурку
девушки, по инерции отмечая малейшие детали. Красивая снаружи, но,
как оказалось, такая гнилая внутри. Белоснежные полосы бинтов
сменяют темные пятна синяков. Лица почти не видно за кислородной
маской, но я и без этого помню, как она выглядит. Очень худенькая,
но изящная, больше похожая на фарфоровую балерину. Если бы не
округлый, сильно выпирающий живот. Беременность нисколько не
испортила ее красоты, наоборот, сделала более женственной и
привлекательной. Я знаю о ней все, но она ни разу не видела меня. И
не должна была увидеть.
— Назар Леонидович, вы как здесь? —
Главврач без стука входит в палату и останавливается рядом со
мной.
— Проездом.
Отмахиваюсь, даже не поворачивая
головы. Мне плевать на его мнение обо мне. Внимание сосредоточено
на девушке без сознания. Как же хочется посмотреть в ее лживые
глаза, а затем уничтожить движением пальца.
— Вы знаете эту девушку? — хмурится
Быстрицкий.
Но я не намерен говорить ему правду.
Не стоит разбрасываться личной информацией.
— Отчасти, — уклончиво отвечаю.
Этого вполне достаточно для моей заинтересованности.
— Новости у меня не очень хорошие… —
начинает Быстрицкий и осекается, опасаясь моей реакции. Напрасно.
Сегодняшний день и так слишком насыщен разного рода трешами, хуже
быть уже явно не может.
— Говорите, — сухо бросаю и убираю
руки в карманы брюк.
— У девушки, судя по всему, нет ни
родных, ни близких. Кому сообщить?
— Никому.
Точнее, мне все равно. Жалости нет.
Ничего не осталось. Я ничего не чувствую. Все внутри выжгло
кислотой боли и отчаяния. Лишь сжимаю кулаки в бессильной злобе и
едва сдерживаюсь, чтобы не разнести здесь все к чертям
собачьим.
— Если все оставить как есть, она
вряд ли протянет и пару часов. Нужно срочно брать на операцию.
Кривая усмешка искажает губы. Мне
плевать на нее. Причина, по которой я до сих пор здесь, другая.
— С ребенком все хорошо? — наконец
нахожу в себе силы посмотреть на врача.
— Да, он в полном порядке, —
торопливо кивает он. — Но живет за счет матери.
— Достаньте его…
Вспоминаю наш последний разговор с
братом. Мне почти удалось его вытащить. Почти… это так много и мало
одновременно. Я сделал все, что смог, но не успел. Точнее, опоздал
на каких-то несколько дней. Боль от потери единственного родного
человека еще слишком сильна и перебивает все другие эмоции. Хочется
выть от беспомощности и биться головой об стену. Но ничего не
изменить и не переиграть. Точка уже поставлена.
— Понимаете, в таких случаях первым
делом спасают мать, а дальше как повезет.
Голос главврача проходит по телу
электрическим разрядом, возвращая в реальность. Тяжелый выбор.
Мучительный и невозможный. Но я обязан его сделать. Прямо
сейчас.
