Рука верзилы впечатывает меня в стену, и я вскрикиваю от острой
боли, которая пронзает ушибленный локоть, но его это только
веселит.
- Не отдашь долг до понедельника, будет куда больнее!
Он так неожиданно убирает руку, что мне едва удаётся удержаться
на ногах. Амбал, не спуская с меня глаз, медленно проводит под
подбородком оттопыренным большим пальцем. Этот нехитрый жест ясно
дает мне понять, что дела плохи.
От меня наконец отцепились, но я всё еще чувствую, как шею
холодит лезвие ножа, которое еще недавно было плотно прижато к
горлу. Так плотно, что я даже дышать боялась.
Второй коллектор стоит в углу, жует жвачку с громким
причмокиванием и скользит по мне раздевающим взглядом. Он все время
молчит, и оттого кажется еще более жутким, чем тот, который лапает
меня и угрожает ножом.
- Ты имей в виду, что перед пытками мы весело и задорно пустим
тебя по кругу. Не пропадать же такой куколке! - обещает бандит,
сплюнув жвачку на пол - Поняла?
Я киваю, как тряпичная кукла, которую кто-то невидимый трясет в
руках.
- Увидимся еще, - бросает он и делает знак типу с ножом.
Амбал, от которого крепко воняет потом и сушеной рыбой,
одаривает меня очередной сальной ухмылкой и тяжелой походкой
тащится вслед за любителем жвачки.
Я стою, вжавшись в стену, и не могу поверить, что они уходят.
Знаю, что вернутся, потому что я не могу заплатить и десятой части
папиных долгов, но сейчас у меня будет немного времени, чтоб
перевести дух и что-нибудь придумать.
Дверь захлопывается, и ком, который все это время удавалось
сдерживать, парализует горло и заставляет слезы, стоявшие в глазах,
излиться. Сползаю по стене на пол, заплеванный шелухой от семечек,
и рыдаю, уткнувшись в колени.
Поднимаю голову и почти невидящими от слез глазами осматриваю
разгромленную кухню. На подоконнике стоит папин портрет,
обезображенный черной траурной лентой, а рядом - рюмка водки,
накрытая кусочком хлеба и свеча, которую давным-давно задул ветер,
врывающийся в открытое окно и засыпающий и портрет, и траурное
подношение хлопьями снега.
Я поднимаюсь на ноги и, бесшумно ступая босыми ступнями, подхожу
к окну. Стараясь не смотреть лишний раз на портрет, смахиваю слёзы
тыльной стороной кисти и закрываю окно. Холод щиплет полуголое тело
– на мне только майка и шорты, – а пустой желудок сжимается от
голода. Мне плевать на холод и на то, что я ничего не ела уже
несколько суток. В моей жизни не стало самого дорого и родного
человека. Но люди, которым он задолжал астрономические суммы, даже
не дают мне толком его оплакать.
От тяжёлых мыслей меня отвлекает очередной громкий стук в дверь.
Я вздрагиваю и застываю на месте. Неужели вернулись эти двое? Я
даже не заперла дверь за ними. Сейчас они ворвутся, и мне
конец.
- Женя, это я, - слышу я уверенный и такой спасительный
голос.
Бегу к двери и распахиваю её, готовая расплакаться, но уже от
счастья.
На пороге стоит Вадим, лучший друг моего папы. Смотрит на меня,
пытаясь считать ситуацию. Молча кивает и входит, не дожидаясь
приглашения. Я торопливо запираю дверь на все три замка и бросаюсь
ему на шею.
Утыкаюсь носом в мягкое пальто и плачу уже от нахлынувших
воспоминаний. От Вадима, как всегда, пахнет чем-то цитрусовым.
Такой знакомый и уютный запах, принесённый из детства. Когда я была
маленькая, мне казалось, что это запах мандаринов – когда бы он ни
приходил, неизменно приносил с собой ощущение праздника. Впрочем,
Вадим был лучше Деда Мороза – старик в красной шубе приносил
подарки раз в год, а он баловал меня постоянно: дарил кукол,
«Киндер сюрпризы» и прочую детскую дребедень. Я его обожала и
мечтала выйти замуж, когда вырасту. У Вадима нет собственных детей,
и он проводил со мной времени даже больше, чем папа – учил кататься
на велике, мазал зеленкой разбитые коленки и учил не унывать, что
бы ни происходило.
