Москва, Московское Царство,
1611г.
Мир вокруг превратился в пожар.
Огненные языки лизали избы, заборы, сараи и даже каменным палатам
досталось - верхние, из дерева этажи догорали. Вся слободка с
домами, наставленными вокруг приходской церкви, пылала. Отовсюду
слышался бабий вой и крики мужиков. Рушились полати в избах, падали
бревна.
- Беда, беда! - причитала
ополоумевшая Марья - соседка купца Микиты Хитрова, растрёпанная,
выскочившая на улицу в одном исподнем. - Помогите! Спасите!
Огонь уже лизал крышу их с мужиком дома, погребая под собой все
нажитое - скотину и имущество.
Ей никто не помог. Город горел. Пожаром прикрывал побег враг, до
того казалось прочно обосновавшийся в городе, а теперь, прознав об
ополчении, что двигалось из Нижнего, Волжского Новгорода, спешно
покидали столичные слободки поляки, немцы и другие иноземцы.
Три года под гнетом чужестранцев. Враги не только топтали русскую
землю, воспользовавшись слабостью, бунтами, временем безвластия.
Они чинили тут свои порядки, творили разные непотребства,
наплевательски относились к городу, который Катерина очень любила.
Москва-красавица, летом утопающая в зелени садов, ароматах
чубушника и липы; осенью позолоченная багрянцем листьев; зимой,
укрытая пуховым одеялом глубоких снегов, сейчас была запущена, не
чищена, будто пьяная, гулящая девка с растрепанными косами в одной
рубахе вывалилась из кабака - не сама она захотела себе такой доли,
да только сделать ничего не в силах была.
Катерина Москву любила всей душой. И
от того так больно было ей видеть все это - запустение,
разграбление. Катерина сама бы подожгла околоток, не в силах
терпеть пьяных поляков, немцев, что расположились в слободке, так
сильна была ее ярость. Да только и без участия девицы город запылал
и теперь сложно было сказать, кто был тому виною – враги ли,
прикрывающие свой отход из столицы царства, или сам слободской
люд.
И тогда Катерина решила отомстить тому, кто обесчестил ее перед
всем честным народом, опозорил всю их семью. Вестимо ли – не
явиться на свадьбу к просватанной перед тем девице. Был он красив
иноземной красою – бел лицом, зато волосом черняв. Высокий лоб,
внимательные черные глаза и тонкие, всегда поджатые губы. Катерине
приглянулся инородец, да только и думать не могла бы ни о чем
таком, ежели б не отец.
Микита Хитров не зря носил свою фамилию. За три года, что стояли на
Москве чужестранцы – в основном поляки и немцы, но встречались
среди них и другие народности, Микита стал вхож в их круг. В лавке
отпускал товары дешевле, был учтив и угощал завсегда брагой солдат
роты, что квартировалась в палатах неподалёку. Сошелся с их
старшиной, звал того в гости, поил медом и квасом, выбирал лучших
дворовых девок и, не жалея, отдавал для услады.
Люди итак отца недолюбливали за
строптивый и хитрый нрав, а теперь и вовсе страшились водить с ним
какие-то дела. Зато в голове батюшки прочно засела одна мысль,
прознав о которой Катерина пришла в ужас – отдать за иноверца ее,
свою единственную дочь, которой на тот год миновало
шестнадцать.
Виконт, так называли солдаты своего
сотника, и Микита после очередной попойки сговорились обручить
своих детей. Отец отдавал ее замуж за племянника ротного. С
некоторых пор виконт появлялся на купеческом дворе Хитрова только
вместе с ним.
- Franzois, je t'ai trouvé une bonne
fête.* - говорил на своем тарабарском виконт.
- Люб ли тебе хранцуз, а? –
спрашивал отец осоловело, вызвав Катерину в палаты, после долгой
гулянки.
Катерина не смотрела на гостей,
опускала взгляд. А «хранцуз» лишь усмехался в усы. Пил он мало, в
отличие от собственного дядюшки, и внимательно оценивал все вокруг,
будто ждал подвоха.
