Ременной боярин Всеволок Кручина сидел в темной нечистой избе стрелецкого приказа Сейской крепости за длинным, плохо обструганным, столом, заваленном раздатными книгами, коряво написанными челобитными, пустыми винными штофами и глиняными плошками с остатками еды. Он бессмысленно пялился в мутное, давно не мытое, оконце на улицу. Где, по весеннему яркое, но еще холодное солнце, лениво освещало набухшую талой водой землю, да заливались пичуги всех мастей, распеваясь перед началом брачного сезона.
Несколько долгих минут Всеволок смотрел на залитую солнцем размокшую и пустую улицу, превратившуюся в грязную жижу, из которой кое-где выглядывал горбыль, которым в Яровии так любили мостить городские улицы. Затем взгляд товарища воеводы переместился на омерзительно белый свиток плотной бумаги с кроваво-красной печатью Великого царского приказа. Взгляд Всеволока стал осмысленным и наполнился отвращением.
– Фролка, вина!!! – заорал он и давно нечесаная борода встопорщилась.
Через пару минут, дверь в приказную избу отворилась и в палаты, спиной вперед, вошел высокий мосластый детина в небеленой холщовой рубахе, подпоясанной лыковой веревкой и льняных синих шароварах. Кожаная, подбитая собачьим мехом, безрукавка дополняла его наряд. Через дверь он аккуратно пронес большой деревянный поднос, заставленной едой, с объемистым кувшином по центру.
– Несу, батюшка! – так, чтобы было хорошо слышно на улице, пропел Фролка, исполняющий при боярине роль слуги, но если быть совсем честным, то скорей заботливой няньки. Что вызывало затаенное веселье всего стрелецкого приказа и дворни. Затем, взгромоздив поднос на свободный пятачок стола, тут же, не спрашиваясь разрешения, цапнул своей загребущей пятерней, с длинными узловатыми пальцами, царскую грамоту и погрузился в чтение, наморщив лоб и водя пальцем по строчкам.
Всеволок, не обращая внимание на наглого холопа, потянулся и, ухватив кувшин, хлебнул прямо из горлышка. Но тут же закашлялся и укоризненно посмотрел на своего слугу: – Квас?!
– Хватит пить, Волька. – совсем другим, чем давеча, тоном ответил Фрол. От его показного подобострастия не осталось и следа. – На трезвую голову надо тут все обдумать.
Всеволок передернул широкими плечами и поморщился: – Ты мне того, не балуй… И чего тут думать?… Царь наш батюшка, волею своею, отправляет нас за тридевять земель, туда где земля гнилая, порченная. Сопроводить и оберегать какого-то ученого человека, чтобы он там, значит, опыты свои делал. А не убережем его, так и возвращаться не стоит – не пощадит царь никого. А ежели в дороге стрельцы взбунтуют, или враг какой сильный встретиться, все одно… – лицо боярина стало багроветь от злости. – Знаю я, чьи это проказы. Никак, сам Дубовид постарался, через дядьку своего. Тот царю напел. Мало того, что, гнида, жену сманил, так теперь и извести чужими руками хочет!
– Тихо, Волька, тихо. Не время сейчас блажить. Да и жену твою никто не сманивал, сама сбегла. – Фролка спокойно смотрел в бешеные глаза боярина. Зная своего господина с раннего детства, холоп давно научился, как себя с ним вести – где умаслить, а где и поспорить. Затем он взвесил на руке опечатанный мешок с золотыми монетами, что доставили вместе с указом, и неодобрительно крякнул. Затем вполголоса добавил. – Маловато…
Всеволок шумно выдохнул: – Да ты прав, не время сейчас киснуть…
Но в голову товарища воеводы, как назло, так и лезли непрошенные мысли о красивой, статной, но стервозной Оксане и любимой дочке – Любавушке. Женился Всеволок поздно, всю молодость в седле растеряв, гоняя степных стервятников по бескрайнему Черному полю. Сначала под началом отца – воеводы охранного отряда порубежников Яровии. А как тятеньке руку прострелили, да он в усадьбе осел, Всеволок стал начальником над полусотней детей боярских. Вернувшись в очередной раз из набега на восточные улусы, он внял, наконец, увещеваниям отца с матерью, да Фролкиному нытью, и по сговору женился на красивой Оксанке, девице из совсем угасающего княжеского рода Кургузовых. Род этот был совсем захиревший, потому и выдали девку за худородного ременного боярина Кручину. И так Всеволоку тогда хорошо и светло стало… Испросился он на спокойную и непыльную службу товарищем воеводы Сейска, что в глухих лесах на севере, недалеко от поместья своего – жидковато конечно, но никакие враги туда вовек не доходили. Даже северные ватаги душегубов стороной обходят – брать нечего, да еще и от речки Лышки, по которой плоты с деревом гоняют, через леса нужно продираться не одну версту. По древнему царскому указу, еще при царе Горохе писанном, лес валить около городов и острогов запрещено. Две сотни шагов от стен расчищали, чтобы простреливалось. А дальше все – тащи лес за много верст. Вот и стоит Сейск, с покосившимися рубленными стенами, словно в лесной чаще, как избушка промысловая. Да и кому вообще это захолустье нужно… Сам городишко – три улицы, приказная изба и один кабак. Дровосеки, углежоги, охотники, да ложкорезы домоседные. И в скитах своих к северу волхвы живут, что от мирских дел ушли, и как люди говорят, с богами напрямую общаются. Воевода городской, он же и наместник местный, аж из столбовых – Силин Карпыч – пьет уже который год, не просыхая. Благо, что здоровьем крепок, как бык. Сам говорит, потому и пьет, что намаялся на службе государевой. Вот к нему Всеволока и приставили. Не служба – малина. Из всего войска – десяток стрельцов, да еще десяток детей боярских с холопами к крепости приписаны. Даже пушченки захудалой нет. Зато усадьба рядом. Семья, уют.
