Тихое апрельское утро началось с запаха кофе. Яркие солнечные лучи бились в окна спальни через тонкую тюль. Я поднял глаза на настенные часы. Без десяти семь. Место возле стены было пустым и холодным, стало быть Леночка давно проснулась. Поднявшись с постели, я неспешно побрел на кухню.
Лена стояла у плиты и жарила яичницу. На столе уже стоял свежезаваренный кофе и черный чай с лимоном.
– Доброе утро! – я приобнял ее за талию и чмокнул в щеку.
– Доброе, – прошептала она, не отвлекаясь от своего занятия и как-то немного ссутулившись.
Я присел за стол и стал тихо насвистывать какую-то старую песенку. Лена подала тарелки с горячим завтраком и села против меня. Это было мне непривычно, большей частью сидит она рядом, украдкой поглядывая на меня и сплетая наши руки, когда трапеза заканчивается. Ее узкие плечики были спрятаны под моей серой футболкой. Острые ключицы виднелись из неглубокого выреза. Она давно приступила к еде, не спуская глаз с тарелки. Я чувствовал, что в мыслях у нее таится что-то тяжелое, печальное, глубокое. Мне хотелось, чтобы она открыла мне свои переживания, но внутри меня съедала страшная мысль. Взглянув на нее еще раз, я убедился в том, что мысль та совершенна верна. Она знает. Она все знает.
С этого самого утра моя любимая Леночка не сидела больше рядом, не отвечала на мои ласки, была совсем сдержана и не говорила мне ни слова о любви. Я часто нежно брал ее за плечи, потом проводил рукой выше, к подбородку, заставляя ее посмотреть мне в глаза, она никогда не могла противится моему взгляду. Ее же маленькие черные глазки-угольки сужались, брови печально изгибались, создавалось впечатление, будто она силится не заплакать, и она никогда при мне не плакала до одного случая.
Однажды вечером я вернулся домой раньше обычного. Я имею свойство бесшумно входить, и только нога моя переступила порог, хотел известить Лену о своем прибытии. Однако услышал тихий сдавленный плачь, доносившийся из нашей спальни. На носочках, совсем без звука я направился туда. Увидев, что сидит она на кровати, закрыв личико маленькими ладошками, увидев, как дрожат ее плечики, сердце мое сжалось от тоски. Мне нужно с ней объясниться, сказать правду, быть честным, ведь она всегда со мной честна. Но я не готов, я жалок, ничтожен и не могу справляться со своими нижайшими пороками. Рассказать ей правду – значит признать свои мерзкие наклонности, а это для меня невозможно. Она иногда мотала головой, словно что-то отрицала и продолжала плакать. Не в силах и дальше просто стоять, я крепко обнял и не отпускал ее. Леночка тут же утихла и не смела шевельнуться или прикоснуться ко мне. Я прижимал ее ближе и ближе, стал осыпать поцелуями короткие темные кудри, едва ниспадавшие на белую шею.
– Леночка… – выдохнул я ей в волосы.
– Прости меня, пожалуйста, прости! – почти закричала она, пытаясь выпутаться из моих рук.
– Леночка, моя милая, тише, – мне пришлось перейти на прерывистый шепот. Я целовал ее и не отпускал. Она прекратила сопротивляться и опять замерла.
– Это все я виновата.
– Как ты можешь такое говорить?.. Леночка, я дурак, я совсем дурак!
– Это я виновата, прости меня…
– Да как же ты?!
Слово «прости» так и рвалось наружу, но я не мог его произнести. На руки мои, обвивающие ее плечи и талию изредка капали горячие слезы, которые выжигали на моей коже жестокие проклятья. Это я проклинал себя за каждую соленую каплю. Это был не первый раз, когда она плакала, уверен, это был не первый для нее вечер, наполненный страданиями. Страданиями по моей вине. Если бы не мои поступки, она бы сейчас не плакала, не плакала бы и каждый предыдущий вечер. Леночка, я очень жесток, неоправданно жесток… Я так и не выпустил ее из рук до наступления ночи.
