БОЖЕСТВЕННЫЙ ТАНЕЦ «ЭСМЕРАЛЬДЫ»
То предельно откровенное на греховное и дьявольское в человеке лето не закончилась, по крайней мере для меня, и мой неугомонный ум по-прежнему пытается найти объяснение тогда случившемуся. А оправдывая человечье в человеке, когда властности и корыстолюбию противопоставляется ярость и злость, выдаёт этим закономерность их неминуемого сражения. И результат, который сам додумывается – одно из множества его объяснений, оттого я, сегодняшний, подобен несчастному в лабиринте, из которого тот выйти не может, хотя изо всех сил ума и тела пытается предугадать выход из него; в одночасье хочет забыть и обстоятельства, заведшие в несчастье, или хотя бы не дойти до него. А такое уже нереально!
…Месяцем ранее планы на свой юбилей – шестьдесят лет! – сжигали меня, если не сказать, что поджигали пятки, чтобы я готовился к нему с ранней весны. Я готовился увезти родных и близких мне людей на берег Днепра, где и отпраздновать именины …мужа, отца и деда! Да «не так сталося, як гадалося». Родные и близкие, поздравив меня в день именин, так же сердечно извинились за то, что у них не получилось приехать – путь не близкий! По этой причине все были мной поняты, а к вечеру в моей голове зазвенело, чуть ли не полевыми жаворонками, давнее желание.
Желание, действительно, было давним, а когда ты ступаешь к тому же на прямую в неминуемую Вечность, оно торопит категоричностью того, что о высоте твоей свечи земного пути знает лишь Господь Бог, и можно не успеть осуществить желаемое. И поэтому в свой первый день на седьмом десятке лет я отправился, поездом, к двоюродному брату Николаю в Винницкую область, в село.
С братом мы были, вроде, одногодки, и в последний раз виделись ещё мальчишками. По сколько нам тогда было лет – не скажу, малые – это точно. Но однажды Николай сделал то, чего многие родственники, уверен, долгое время помнили. Да и мы с ним – тоже. И ведь позабавил, ах, как позабавил их, взрослых!
Покуда сёстры со своими мужьями (наши мамы были родными сёстрами) и односельчане-родственники, приглашённые к столу по случаю приезда младшей сестры из Донбасса, угощались тем, что обычно гостеприимство хозяйскими руками подаёт на длиннющий стол под чистой скатертью, мы с Николаем угощались тоже. В «коморе», куда он меня отвёл, как только все про нас забыли, на деревянном табурете нас вроде как ждал деревянный бочонок «вишняка». Вишнёвого вина то есть. Колька сказал, что оно сладкое, потому вкусное – я поверил брату с превеликим удовольствием и… Из того, что было после, помню себя в «балії» (оцинкованное, чаще круглой формы, корыто, кто не знает), мама льёт на меня очень холодную воду, при этом ругает и извиняется перед «родиною» за своего маленького пьянчужку! А Николаю хоть бы хны от выпитого вина – знать, мол, ничего не знаю, хотя драпанул от своего «тата», быстро сообразившего, впрочем, как и «родина», чьего это ума проступок.
У села было интересное и легко запоминающееся название: «Бабы». В зависимости от перемещения акцентного ударения, оно считывалось как село одной женщины, как бы олицетворяющей «её» через утверждение в названии, или многих женщин. Об этом подумалось, когда я, сойдя с поезда, нанимал такси за симпатичным по цветовой гамме стен зданием железнодорожного вокзала «Вапнярка». Рыжий таксист не уточнил этого, хотя я и произнёс «Бабы» в двух вариантах. Объявив стоимость доставки меня в село, он лишь остался явно довольным, что с ним даже не торговались.
Полчаса езды по тому, что бросало колёса автомобиля с гранитной брусчатки на разбитый до ухабин асфальт и снова на брусчатку вперемешку со щебнем из-под асфальта, всяко мешали моим приятным воспоминаниям о детстве в селе. Это время давало ощущение тепла беззаботного лета, будоражило его запахами, но его было совсем мало как тогда, когда меня привозили на Виннитчину к бабушке и моим тётям, так и сейчас, когда я пытался ощущением ухватить мимолётность детского счастья.
