Раз, два, три, четыре,
Мы уже в твоей квартире;
Пять, шесть, семь, восемь,
Не пугайся, очень просим…
Ты накройся одеялом —
Мы искать тебя не станем…
Но, как только нас увидишь,
Приговор себе подпишешь…
Ты лежи тогда спокойно
И умрешь вполне достойно…
Если станешь вдруг кричать
Иль на помощь кого звать —
Будем очень сильно мучить —
Мы молчать тебя научим…
И не думай ни о чем,
Помни только об одном:
Где бы ты не находился,
Как от нас бы ты не скрылся —
Не исчезнешь никуда,
Мы найдем тебя всегда…
Восемь, семь, шесть, пять,
Мы идем тебя искать,
Четыре, три, два, раз —
Мы убьем тебя сейчас…
Начало 90-х. Поселок "Каменка".
Устав теребить ленту на траурном венке, иссиня-черный ворон взмахнул крыльями и скрылся в густой листве деревьев. Пахло гниющими в земле желудями. Белоснежные облака, как воздушные корабли грациозно проплывали по небу. Их беззвучное движение убаюкивало, заменив самую сладкую колыбельную.
На кладбище было так тихо, что я слышала хруст крапивы, которую с аппетитом жевала Нинка. Если волоски на листьях предварительно примять, то крапива не будет обжигать рот и руки. Лакомство кислое, но очень полезное.
— Ты когда-нибудь задумывалась о том, что мертвые наблюдают за нами? — чуть слышно спросила Нина, губы которой стали зелеными. — О том, что подслушивают наши разговоры?
— А как же обещанный покой? — зевнула я, чувствуя, как колючие камушки вонзаются в спину.
Мы лежали на прогретой солнцем земле возле могилы моих родителей. Легкий ветер без стеснения задирал наши платья, оголяя сухие коленки. Здесь, мы могли себя чувствовать свободными и не боялись осуждения.
— Его не существует, — уверенно прошептала Нина. — Иногда мне кажется, что каждый раз, когда я включаю бабушкин радиоприемник, то слышу ее ворчанье за спиной. Будучи живой, она строго-настрого запрещала трогать его. Била костылем. За ворот тягала. И даже после ее смерти, я не решаюсь переключить волну. Просыпаюсь, пускаю крокодильи слезы и каждый раз надеюсь, что «Дружок» найдется.
Сердце дрогнуло. Глаза намокли. Песня о потерянном щенке, казалась мне самой грустной на свете. По радио ее крутили целыми сутками, и порой мне казалось, что «Дружок» действительно существует. Скитается голодный пес по лесу, где одиноко и страшно, волком воет, тоскует по хозяину и ищет дорогу домой.
— Щенок белоснежный, лишь рыжие пятна, лишь рыжие пятна и кисточкой хвост, — фальшиво напевали мы дрожащим голосом. — Пропала собака, пропала собака, по кличке «Дружок».
— Хватит, — всхлипнула Нина, утирая тонкую слезу, — а то снова кровь носом пойдет.
Только вот волновалась подруга не за себя. С самого детства слабые сосуды носа были моим проклятьем. Любое неверное движение могло спровоцировать обильное кровотечение. Процесс неприятный и пугающий. Практически в каждой моей школьной тетради были листочки, которые украшали кровавые блямбы. Привыкшая к сею факту Нина, часто подрисовывала к ним рожки, лепестки, а иногда соединяла пятнышки одной линией, превращая их в жуткие бусы.
Возле уха послышалось учащенное дыхание. В нос ударил неприятный запах псины.
— Каштанка, прекрати! — взвизгнула я, когда овчарка прошлась шершавым языком по моему лицу. — Фу! Нельзя!
Послушавшись, собака оставила меня и принялась гонять птиц. Ее игривый лай эхом раздавался по округе.
— А если бы Каштанка потерялась? — безжалостно представила Нина. — Что бы тогда ты делала?
Думать об этом было выше моих сил.
— Искала, — нахмурившись, ответила я. — Днями и ночами. До тех пор, пока бы не нашла.
— А если бы не смогла найти?
— Не знаю, — выдохнула я. — Умерла бы от горя.
Отчасти я говорила правду. Каштанку мне подарили на Святую Пасху, когда мне было восемь, после чего наш дом сгорел, а вместе с ним сгорели мои родители. Немецкая овчарка стала практически единственным уцелевшим воспоминанием о них, и мысль о том, что я могу ее лишиться казалась мне невыносимой.
