Мрачный и издерганный я шел по деревянному паркету аэропорта Осло, удивляясь, как этим норвежцам пришло в голову застелить весь аэропорт натуральным деревянным полом. Теперь мне, как и тысячам других путешествующих, становилось неловко оттого, что приходится тяжёлыми и мокрыми походными ботинками шлёпать по сверкающему паркету, оставляя мерзкие, грязные разводы на этом блестящем великолепии.
Несколько минут назад наш самолет произвел посадку в аэропорту Гардэмуэн и, должен признаться, последние двадцать минут полета были ужасны.
Стоило боингу опуститься ниже уровня тяжелых, черных туч, ограждающих тихое звездное небо с огромной серебряной луной от околоземных территорий, как мне показалось, что наш самолет обрушился в преисподнюю.
Немедленно нас стало болтать из стороны в сторону, подбрасывать и опускать сразу на несколько десятков метров. Чтобы не врезаться головой в иллюминатор пришлось изо всех сил вцепиться в подлокотники. Тряска не прекращалась ни на секунду. Снаружи лил проливной дождь, ежеминутно грохотал гром, молнии били то слева, то справа. Ливень был настолько силен, что, казалось, мы не летим, а плывем, поскольку, кроме текущих по корпусу струй воды, за бортом не было видно ничего.
Какой должна быть продуманной конструкция воздушного судна, чтобы противостоять разгулу стихии! Браво, инженерам-авиаконструкторам!
Наш самолетик был просто песчинкой, летевшей в вихре зимнего северного шторма, но летевшей направленно, и, в конце концов, мягко приземлившейся посреди снежно-водяной каши, покрывавшей взлетную полосу.
Пилот даже подрулил к терминалу, но из-за шквального ветра и наледи, рукав к самолету подвести не удалось, и пассажиры были вынуждены спускаться по обычному трапу и перебегать в здание аэровокзала расположенное в нескольких метрах. На этих-то метрах я и промок до нитки, так как дождь лил как из ведра, и теперь шел по светлым коридорам Гардэмуэна, оставляя за собой грязно-мокрый след.
Страх последних минут полёта прошёл, но сердце, возбужденное адреналином учащенно колотилось, а ноги сотрясала мелкая дрожь.
Естественным решением стала остановка у стойки ближайшего кафе.
Я скинул с плеч тяжелый рюкзак, поставил на пол. С наслаждением снял мокрую насквозь куртку – аляску и развесил на вешалке, в надежде хоть немного просушить.
Было раннее утро и прилетевшие норвежцы пробегали к выходу, торопясь к своим машинам. За семью столиками кафе не было никого, только девушка-барменша, сидя за кассой, читала книгу.
Мило улыбнувшись, она протянула мне меню и снова погрузилась в чтение.
Норвежского я не знаю, но на обороте была и английская версия, поэтому искомое слово «коньяк» я увидел практически сразу. Цены здесь кусались. Порция в сто грамм стоила столько же, сколько бутылка того же сорта в обычном городском магазине. Однако, я пребывал в состоянии, когда цена уже не имеет значения, как цена на воду в пустыне, поэтому, не мешкая, не думая, а, лишь мысленно возблагодарив небеса за возможность, заказал сотку коньяка, кофе американо и терамису.
Хеннесси живительной струей прокатился по пишеводу в желудок, кофе довершил послевкусие, а сахар немедленно взбодрил мозг. Серцебиение прекратилось, тепло и спокойствие вернулось.
– Hi! Can I sit down? – раздалось у меня над ухом
Я обернулся. Седой старичок лет под 80. Типичный скандинав. Приветливая улыбка. Серый аккуратный пуловер. Безупречная рубашка. Галстук!
– Конечно! – ответил я по-английски, отодвигая соседнее кресло, чтобы деду было удобнее сесть
Он уселся, внимательно рассматривая меня. Улыбка не сходила с его лица.
Девушка барменша принесла и поставила перед ним большую белую фарфоровую кружку кофе с густой молочной пенкой, яблочный пирог и такой же бокал коньяка как у меня.
