– Свет…
Владик позвал тихо, почти шёпотом. Мы спускались буквально наощупь. Фонарь на камере предательски моргал, грозясь отключиться. За 6 часов работы аккумуляторы вполне предсказуемо сели. Резервный, самый старый, явно врал о 74-процентной ёмкости. Этим «китайцам» и после распаковки нет веры, а тут ещё «возраст».
Под тракторной подошвой моих вездеходов хрустела мелкая кирпичная крошка, редкая жухлая листва и что-то ещё, не поддающееся распознаванию на слух.
– Т-сс, – перебила я оператора. – Говорю тебе, я что-то слышала.
Влад тяжело вздохнул и покорно поплёлся следом, бурча под нос привычное: «И нафиг я тебя послушал, дурак, лучше бы с пацанами футбол споехал снимать…»
Трансляция матча для Владика – дело малохлопотное. Стой себе ровненько, режиссёра внимательно слушай, да поворачивай объектив вслед за мячиком. Полтора-два часа работы – четверть месячной зарплаты. Вот только скучно это 23-летнему не болельщику. Однообразно, прозаично. Другое дело – моя «Забыто-заброшено». За 2 года своего существования программа о когда-то величественной, а ныне никому не нужной архитектуре вышла в ТОП по просмотрам и донатам. И факт этот, само собой, грел юноше не только карман, но и душу.
– Ну-ка, сюда посвети, – махнула я рукой вглубь подвала.
Солнце почти село. Тускнеющий свет обрывался на последней ступеньке рыхлой лестницы. Нырять в вязкую темноту никто из нас не решался. Я нащупала руку Влада, положила её себе на плечо и решительно двинулась вперёд. Шаг, второй, третий… Метрах в двадцати от двери, открыть которую нам двоим при всех потугах удалось лишь на ширину грудной клетки – та попросту вросла в землю – что-то отчётливо чавкнуло. Оператор сглотнул, повернул ручку фонаря и направил удлинившийся луч в сторону звука. Спиной к нам, на корточках, сгорбившись над землёй сидел…
– Ребёнок? – не поверила я собственным глазам.
Когда-то белая, а теперь грязно-серая в хаотичных бурых пятнах сорочка скрывала худое тельце от шеи до чёрных пяток. По пропорциям – лет 6, не больше. Спутанные в сплошной колтун неразличимого цвета волосы настолько грязные, что не колышутся при движении. И быстрые, как крылья колибри, тощие ручки что-то поднимают с земли и тащат в рот.
– Котик, ты чей? – как можно мягче поинтересовалась я.
«Котик» резко повернул голову в нашу сторону, подпрыгнул, свирепо зашипел и стал пятиться, суетливо потирая сверкающие угольки глаз резвыми ручонками – свет от фонаря незваных гостей ему категорически не понравился…
– Фу, это что? – оторвал лицо от видоискателя Владик.
В том месте, где секунду назад сидел найдёныш, вывернутыми наружу кишками подёргивалась ещё живая кошка. Мой обычно невозмутимый оператор вздрогнул, камера на его плече дёрнулась, луч от фонаря вонзился в лицо ребёнка. Тот пронзительно завизжал и в два прыжка оседлал камеру.
***
– Кто они?
Человек без нации и возраста не спешил с ответами. Беспрерывно потягивая вонючую папироску, откровенно на меня пялился. Мутные с покрасневшими белками глаза медленно блуждали от лица к запястьям, от пальцев – к волосам. Взгляд впивался в уши и губы, дымные кольца тяжело висели в воздухе, на столе мёртвым грузом пылилась бесполезная рация.
– Дети. Просто дети.
– Почему такие… – я замялась.
– Дикие? – оскалился собеседник.
Его глаза на мгновение вспыхнули недобрым огоньком. Доброжелатель (так он просил его называть) нарочито медленно вкрутил окурок в слоистый от грязи стол.
– …хотела сказать, странные, но да – дикие уместнее, – извиняющимся тоном призналась я.
Перед моими глазами вновь возникли Владик и кромешная темнота сырого подвала. Барабанные перепонки подёрнулись эхом от хруста сорванного с камеры и посланного в ближайшую стену фонаря. Мурашки по коже побежали с той же скоростью, с которой Влад выбирался на улицу. Без меня. Без камеры. Без стыда и совести.
