“Кукловод и рассказчик”
Это было очень отдалённое от привычного нам мира место. Сидя на холодных булыжниках Уго смотрел на восходящее солнце, словно где– то там, вдали, стоит кукловод и поднимает его за ниточки.
Задумавшись о кукловоде и солнце он подумал, что возможно, все мы чьи– то марионетки и стоит только кому– то потянуть за ниточки и он тут же уйдёт с этого, чем– то особенного места и оставив все мысли погрузится в привычную для него рутину.
Вместе с солнцем проснулось все вокруг. Листья деревьев начали шелестеть иначе, более оживлённо, будто общаясь друг с другом и с жучками, которые проснулись и продолжили собирать запасы на скорые холода. Утренний трепет птиц – это нечто вроде персика с беконом или кофе со сливочным маслом, на первый взгляд все разное и несовместимое, но если объединить, получается нечто удивительно прекрасное. Их симфония помогает солнцу разбудить лес там, до куда лучики уже не достают. Например большое болото в самом центре леса.
Большое болото – очень опасное и жестокое место, населённое недоброжелательными живностями и как говорят некоторые странники, даже аллигаторами. Страшнее попасться на хитрую, затаившуюся в зарослях кустарника змею, а скорее, что болото тебя проглотит с такой силой, что уже не выберешься.
Погруженный в раздумья Уго совсем забыл, что ему пора спешить в деревню, дабы избежать наказания от потерявшей его мамы. Он провёл рукой по булыжнику, будто попрощавшись с ним и отправился в путь.
По дороге домой Уго вспомнил недавние мысли о марионетках: «хм, всё таки потянул за ниточки»,– сказал он вслух.
Деревушка приютилась у подножия исполинской горы, позади которой находилась бескрайняя пустыня. Её низкие, крытые черепицей домики тонули в безудержном буйстве пробудившейся природы. Казалось, сама гора здесь дышала жизнью, выдыхая ароматный туман из смеси мёда, горной лаванды и свежескошенной травы. Молодая трава, изумрудно– яркая, стелилась плюшевым ковром до самых кромок крыш. Но истинными хозяевами были цветы. Они карабкались по каменным оградам, выплёскиваясь с подоконников деревенских домов яркими водопадами. Даже воздух звенел – от жужжания пчёл, щебета птиц в цветущих вишнях и смеха детей, бегущих к ручьям, чьи воды, прозрачные и ледяные, несли вниз лепестки, как письма от весны. Деревня купалась в этом изобилии, как в теплом молоке, защищённая каменным щитом горы.
Одна тропинка из деревни вела вверх, петляя между цветущих склонов. Чем выше, тем реже становились деревья, тем скромнее были цветы, цепляясь за скалы упорными альпийскими колокольчиками и горечавками. И вот – вершина перевала. Широкая каменистая седловина, продуваемая всеми ветрами. Здесь ещё цвели последние, самые стойкие цветы, но воздух уже менялся. Исчезала влажная сладость, его сменяла тонкая, колючая струя холода и чего– то чужого, сухого.
Ступив за гребень, путник попадал в иное измерение. Буквально шаг – и всё гасло. Цветы исчезали, словно их и не было. Яркая зелень травы сменялась чахлыми, серо– зелёными пучками жёсткой осоки и полыни, вцепившимися в редкие трещины камня. Солнце, ещё недавно ласковое, здесь било ослепительно– жёстким, выжигающим светом. Воздух становился звеняще– прозрачным и пустым, лишенный гула насекомых и птичьего гомона. Звуки деревни больше не долетали.
Склон, обращённый от деревни, был мрачным отражением обратной стороны. Те же каменные исполины, те же ущелья, но всё здесь было окрашено в серость. А внизу, за этими унылыми, мрачными предгорьями, расстилалась пустыня. Не золотая песчаная, а каменистая, серая, бескрайняя. Гаммада. Равнина, усеянная миллионами обкатанных ветром камней, как гигантское высохшее русло. Лишь кое– где вздымались низкие, пыльные барханы цвета пепла. Горизонт дрожал в мареве, сливаясь с блёклым небом. Тишина здесь была не благоговейной, а гнетущей, мёртвой.
