Предыстория - рассказ "Восточная сказка"
Если бы Маську спросили, чего она не любит больше: летать
самолетом или ездить поездом, так сразу и не ответила бы. Самолетом – привыкла,
но боялась. Поездом – просто не любила. Особенно ночью. Не спалось, и в голову
лезло всякое. А сейчас, после недели у Володькиных родителей, которые оценивали
каждый ее шаг, каждое слово, - и подавно. Ну вот хоть тресни, не чувствовала
она себя счастливой невестой перед свадьбой. В ее представлении, невеста должна
парить от радости в небе, а ей словно по пудовой гире привязали на каждую ногу.
Это все нервы, сказала она себе и перевернула на холодную
сторону противно пахнущую железнодорожную подушку. Еще три недели – и все будет
позади. Сейчас вот вернутся, начнут новую программу, сразу станет не до
рефлексий. А там и свадьба.
Телефон под подушкой квакнул – пришло сообщение в воцап. Ничего
себе, половина второго. Опять сбились настройки, слетел ночной режим. Ну все,
чувак, подписал ты себе смертный приговор, пора менять тебя на новый, без обид.
«Масюнь, - писал Андрюша, - глянь, какая цаца. Не службенное, не
боись. Концертик. И что характерно, редкость музейная, никто это не поет. Шарил
– не нашел ни одной записи смешанного хора. Только мужиковые».
К сообщению прилагались ноты. Нет чтобы отложить до дома, но
Маська тогда не была бы Маськой. Уж лучше заняться делом, чем пялиться в
верхнюю полку, слушать перестук колес и думать всякие ненужности.
Выбравшись из-под одеяла, она натянула спортивные штаны,
нашарила под полкой сланцы. Покосилась на бабку, храпящую на соседней нижней
полке, поправила Володькину руку, свесившуюся с верхней, вышла в коридор и села
на откидное сиденье.
Так, теперь можно и посмотреть, что там за музейный концертик
Андрей прислал с прицелом в новую программу. Они пели церковное, но Маська
принципиально не брала ничего из того, что идет непосредственно за
богослужением. С богом у нее были свои отношения, в которые она никого не
посвящала и обсуждать не желала. Андрей и Алла параллельно пели в церковном
хоре – ее это не касалось. Под каждой крышей свои мыши.
«Се ныне благословите Господа». Ипполитов-Иванов в обработке
Чеснокова.
Маська чуть поморщилась. У любой хозяйки есть такое блюдо,
которое она хоть и умеет готовить, но с некоторой опаской. С эдаким… душевным
трепетом. У нее таким блюдом почему-то стал борщ. А композитором – Чесноков. И
дело было не в церковности, не в сложности, а в какой-то особой энергетике его
музыки. Словно касалось она каких-то внутренних струн, которые Маська
предпочитала не задевать.
Наверно, стоило сразу закрыть и ответить Андрюше, что это для
них не подойдет. К тому же партитура оказалась четырехголосной, значит, надо
было самой дописывать партии для двух дополнительных голосов, чтобы никто не
ехал на чужом горбу. Так уж у них повелось с самого начала: шесть человек
– шесть партий, никакого унисона. Но глаза уже скользили по строчкам, а в
голове пел хор.
Слух Маське достался от природы гармонический, не абсолютный, но
именно тот, без которого в дирижеры лучше не соваться. Партитура для нее была
не параллельно текущими мелодиями, а чередой аккордов, поэтому, глядя на ноты,
она слышала произведение сразу так, как оно подразумевалось в задумке
композитора.
Уже после нескольких тактов Маська поняла, что Андрюша не
соврал. Это была бомба. Обманчиво просто, но цепляло за живое. Пробирало до
мурашек, до слез. Слова? Может, там и были какие-то особые слова, но она в них
не вдумывалась, да и не слишком-то понимала по-церковнославянски. Главным для
нее всегда была мелодия. Особый язык, на котором разговаривают между собой те,
кому дано слышать.
