Ночной Сеул
Воздух в VIP-ложе «Octagon Seoul» был не просто густым – он был осязаемым. Он лип к коже, как дорогой парфюм, смешанный с дымом сигар и едва уловимым запахом пота под масками безупречного гламура. Сладковатый аромат клубничного кальяна, терпкий оттенок выдержанного виски, тяжёлый шлейф нарциссических духов – всё это сливалось в один дурманящий коктейль, которым здесь дышали как кислородом. Звук бил по барабанным перепонкам – не музыка, а физическая волна, низкочастотный гул, от которого дрожали стёкла в ложе и вибрировал пол под ногами. Свет стробоскопов резал глаза, выхватывая из полумрака то блеск бриллиантовых серёг, то влажный блеск губ, то пустые, застекленевшие взгляды.
В самом центре этого буйства, на белом кожаном диване, восседал Ким Минхек. Его пиджак Brioni был безупречен, но расстёгнут – жест показного пренебрежения. Пальцы сжимали хрустальный стакан с виски, но он не пил. Он ощущал холод стекла на коже, вдыхал дымный аромат напитка, и каждый глоток был для него не удовольствием, а напоминанием: он может позволить себе то, что для других – недостижимая мечта.
Его взгляд скользил по танцполу – сотни тел, слившихся в один пульсирующий организм. Он чувствовал их энергию – отчаянную, голодную, направленную на него.
Муравьи. Мысль пронеслась с лёгкой усмешкой, но где-то глубоко внутри, под слоем цинизма, шевельнулось что-то холодное и одинокое. Все они хотят чего-то от меня. Никто – просто меня.
– Минхек, вы просто божественны! – просипел голос прямо у его уха возвращая в реальность. Тёплое дыхание, запах дешёвого вина и сладких духов. Девушка прильнула к его плечу, её пальцы вцепились в рукав его пиджака с жадностью, которая почти обжигала. Он медленно повернул голову. Его глаза скользнули по ней – оценивающе, холодно, как сканер. Искусственные ресницы, слишком яркая помада, дрожь в кончиках пальцев. Отчаяние, прикрытое блёстками. Голод в глазах. Он почувствовал внезапную волну презрения – не только к ней, но и к себе, к этой игре, в которую он был вынужден играть. Резким движением колена он отстранил её, освобождая пространство. Девушка застыла – на её лице мелькнула обида, боль, унижение. Но через секунду маска вернулась – фальшивая улыбка, притворный смех. Как легко они ломаются. Как легко я их ломаю. И снова – тот холодок внутри.
Внезапно в кармане завибрировал телефон, чёрный, холодный, безликий. На экране – «К.Д.». Мир рухнул в тишину. Звуки клуба исчезли, словно кто-то выдернул штепсель из розетки. Осталось только глухое биение собственного сердца, тяжесть в груди и два пылающих символа на экране.
– Говори, – его голос прозвучал хрипло, с натянутой небрежностью, но внутри всё сжалось.
– Твоё местоположение, – голос в трубке был ровным, металлическим. Без эмоций. Без вопроса. Голос отца. Голос, который всегда взывал к самому тёмному, самому беспомощному внутри него.
– В раю, если тебе интересно, – Минхек язвительно усмехнулся, сжимая телефон так, что костяшки побелели.
– Самолёт в Пусан. Завтра, девять утра. Костюм. Ты в трезвом виде. – Фразы, отточенные как лезвия.
– Меня не будет, – сквозь зубы, чувствуя, как ярость подступает к горлу, горячая и беспомощная. – У меня свои планы.
– Твои планы – детские капризы. Ты – актив компании. Веди себя как актив. И прекрати транжирить деньги на это убогое зрелище. Ты выглядишь ничтожеством.
Щелчок.
Тишина. Ничтожество. Слово повисло в воздухе, раскалённое, ядовитое. Оно вошло в него, как нож, и осталось там, жгучим и неизвлекаемым. Он швырнул стакан об пол. Хрусталь разлетелся с оглушительным треском, осколки брызнули на ботинки гостей. Веселье замерло.
– Всем заткнуться! – его рёв перекрыл музыку. Он сметал со стола бутылки, его лицо исказила гримаса чистой, неподдельной ярости.
