Если уместно говорить о детстве, юности и зрелости любви, то где же естественное продолжение цепочки? И разве не следовало бы завершить этот перечень, как это ни печально, смертью?
Продолжения цепочки нет.
Детство любви – это состояние становящегося чувства, большеглазого восторга и созерцания, это состояние влюблённости и соучастия, ещё лишённое ответственности за себя самое и за судьбу другого человека. Детство любви, влюблённость – это ещё лишь опьянение возможностью любви.
Юность любви – это её духовное совершеннолетие, это найденная для своей судьбы разгадка полярности человеческой природы, это признание другого человека единственным для своей души, для своей судьбы, для своей жизни.
Зрелость любви – это полнота встречи навсегда. Это внутреннее срастание двух личностей в одну, это освобождение от себя-изолированного, от себя-отделённого, от себя-независимого. Это жизнь среди тайны и чуда, стремящаяся быть достойной этой тайны и этого чуда.
Что касается старости… Я скажу сейчас неудобную вещь. Невозможно чувству любви (в узком и высоком его понимании, в понимании пронзительном) быть состарившимся. Или это чувство соединяет одного человека с другим навсегда, единственным образом, или это просто другое чувство.
Пусть это будет чувство дружбы, пусть чувство любви в широком, всё вбирающем и тоже прекрасном смысле слова, но не то чувство любви, которое замешано на вечной молодости человеческого духа.
Это неудобно тому, кто хочет каждую из радужных своих влюблённостей обозначить словом «любовь». Неудобно тому, кто устал от напряжения любви и хотел бы жить, как рантье, на проценты от прошлого. Неудобно в разных отношениях. Так бывает всегда, когда мы пытаемся приравнять подобие чувства к чувству подлинному.
То, что можно было бы назвать старостью или даже умиранием чувства любви – это лишь развеивание иллюзии. Это означает, что чувству нашему не удалось выйти из детства, какие бы взрослые одеяния оно ни примеряло.