В поезде и не только
рассказ
Поезд шел в хорошем расслабленном ритме позднего лета. На коротких остановках просматривались пустые платформы, на длинных стоянках из полупустых вагонов не спеша выходили заполнить пространство запоздалые отпускники и свободные от ответственных мыслей о работе нестарые пенсионеры. В плацкартном вагоне пассажирского поезда ехали на юг те, кому не судьба летать самолетами равно новых, как и старых авиакомпаний, однако комфорт неожиданно для себя все согласно обнаруживали: в каждом отсеке находилось по два-три пассажира, боковые места не были заняты вовсе. Так что, прищурив глаза, для того чтоб не замечать отсутствия дверей между купе, и увеличив звук радио, чтоб не слышать присутствия соседей, можно было при большом желании даже вообразить себя пассажиром мягкого или хоть купейного – то есть вполне европейского вагона, двигающегося на постсоветском пространстве в направлении подальше от повседневности. «Ведь вы этого достойны!» – пусть средств и не всегда хватает, зато всегда хватает воображения.
Две дамы, в возрасте хорошо за пятьдесят, плохо представляющие, с какими ископаемыми их ассоциируют приветливые молоденькие проводницы, воодушевленно пили чай, предвкушая наслаждение от предстоящего тесного общения в течение двух недель на побережье «самого синего моря». Они с радостью констатировали, что их почти случайная встреча на параллельных полках несет в себе некое знамение. Они не виделись многие десятки лет, хотя по телефону периодически договаривались об обязательных встречах. Эти бывшие одноклассницы, испытывая самые противоречивые чувства, среди которых симпатия не являлась определяющим, наконец-то смогли посчитать на щеках друг дружки глубокие борозды морщин. Благо обе уже были в очках, что придавало солидности, уверенности в собственном праве на суждение о добре и зле и осуждение всего, что было злом. Злом же, при первоначальном обмене мнениями, единодушно были признаны старые мужья, так и не сумевшие за долгий период сосуществования понять глубины чувствований и широты интересов своих спутниц жизни.
Проводница постарше, которая выдавала белье, подмигнула младшей, подсчитывающей выручку:
– Еще две искательницы приключений. Мужья им не угодили.
Однако тема мужей, как ни привычна она была и хорошо освоена, очень скоро заставила обеих дам замолчать и задуматься. Повторяться стало скучно, это раз. А два – это было вспыхивающее торжество в глазах собеседницы, которое оставалось невидимым при телефонном упоминании словосочетания «мой козел». Без телефонного барьера слово воздействовало сильнее и его интерпретация была несколько посложнее, возбуждая не одно только сочувствие чужому горю, но также и торжество собственной силы над чужой слабостью. Подобное абсолютно естественное переживание выглядело как бы сродни предательству, чего ни одна из дам по отношению к себе не могла одобрить, именуя его злом.
Тогда обе подружки, помолчав несколько минут, обратились к кроссворду. Это изобретение человечества заслуживает отдельного дифирамба, но дамы ограничились скупой критикой в адрес авторов «нынешних кроссвордов, некорректно ставящих задачи перед публикой».
– «Резвый мужчинка», шесть букв! – с подчеркнутой иронией возгласила та дама, которая была повыше ростом и обладала дивной стрижкой без названия и без малейшего следа парикмахерских усилий, по собственным словам дамы. Проводница помладше похожую стрижку делала в салоне за бешеную цену. Но чтобы старуха носила на голове такое! Впрочем, сама дама свою стрижку любила, называла ее диссидентской, и не желала выбрасывать денег на то, чтоб ее голову уродовали чужие руки. «Если хочешь сделать хорошо, сделай это сам!» – смело повторяла она полюбившуюся присказку. Последние лет тридцать стриглась она сама собственноручно, в собственной ванной, опаздывая на работу, или спеша в магазин, или принарядившись в филармонию, неважно при каких обстоятельствах, лишь при одном обязательном условии, что челка начинала мешать видеть мир. Тогда возникал очередной вариант прически.
