– Видишь ли, это не так просто объяснить, – пробормотал он, едва сдерживая желание замолчать, лишь бы избежать нужды формулировать мысли в сухую речь. Медленно ощупывая языком слова, он убеждал себя в том, что дело вовсе не в ней и нет здесь ничьей вины: теперь оставалось лишь упрямое осознание отличий их субъективных взглядов на мир. Однако принуждение к разговору душило его, будто путало мысли и не вызывало ничего, кроме злости. Нет никакой необходимости обсуждать это, прежде чем прийти к единственному резонному решению. Эта нескончаемая игра слов, пустая логомахия, в которой он вынужден подменять понятия и уходить от ответов, только чтобы не оказаться в логическом тупике. Все эти месяцы неумолимо подводили к мысли о непонимании между ними, как только беседа заходила чуть дальше бытовых тем, которые он презирал всей душой. А сейчас, в попытках сбежать от этого, ему снова необходимо прибегнуть к разъяснениям – это просто смешно.
– Хотя бы попробуй.
Он постарался запомнить интонацию, с которой прозвучала эта фраза. Казалось, что она была точным отображением непонимания: будто его трудности с общением были результатом нежелания, а не сложности самого процесса. Хотя, если быть совсем откровенным, он давно уже устал от попыток быть по-настоящему искренним. Ему просто наскучило тратить слова и время на что-то, что, как ему порой казалось, описать было невозможно. Пока Марта терпеливо ждала ответа, он размышлял о том, какой ужасной идеей было начать это обсуждение здесь, на скрипучем диване под слепящим светом неказистой лампы. Ему хотелось возвышенности: бесед о высоком и образном, походов по музеям современного искусства и обсуждения фильмов шестидесятых – разговоры же о распределении домашних обязанностей и выяснение отношений его удручало. Марта была контрастом ко всему, чего ему так не хватало, и глупо было бы думать, что этот вечер может что-то изменить.
Нельзя сказать, что он не питал к ней благодарность за снисходительность и бесконечные попытки понять. В конечном счёте, Марта была добрым и надёжным человеком: он чувствовал её заботу и видел, что в каком-то смысле нуждается в поддержке, которую она ему оказывает. Диалог сводился к выбору между Кантом и Ницше: оправдать ценность доброты, не подвергая её критическому анализу, и любезно предоставить Марте ещё один шанс или отказаться от сочувствия, отталкиваясь от его истоков и, потенциально, остаться при своём. Ему не хотелось быть капризным неженкой, что требует большего, чем заслуживает, а потому он кинул на неё быстрый взгляд и глубоко вдохнул:
– Понимаешь, я будто плыву в этом густом, ярко-янтарном эфире. Или нет, даже медовом. Это светлое, чистое чувство: я там, где я хочу быть, я тот, кем я хочу быть, но рано или поздно в поле зрения попадает этот сгусток тёмного, невыносимого, душного. И светлое, тягучее вмиг рассеивается, а я начинаю тонуть в этой желтоватой воде, захлёбываюсь, путаюсь, пока не окажусь на дне, окружённый темнотой.
Он замолчал, пытаясь осознать, может ли добавить что-то ещё. Несмотря на устоявшуюся привычку увиливать от ответа, это были честные слова: он отнюдь не пытался спрятаться за метафорами и пустыми сравнениями. Его ли в вина в том, что он физически неспособен упрощать свои чувства до привычных слов, отработанных тысячелетиями существования человечества? Если он ощущал любовь, всегда была капля недовольства, если он переживал печаль, всегда была положительная сторона происходящего. Эта амбивалентность давила своей несостоятельностью, но отказаться от части эмоций означало бы изменить самому себе. Причём он прекрасно осознавал, что его мировоззрение не уникально: глупо было считать, что другие видят мир исключительно чёрно-белым. Однако идея ограничивать свои мысли посредством бритвы Оккама казалось преступлением, которого нужно избежать любыми доступными способами. Его способом были образы: яркие и неоднозначные, они сочетали в себе всё необходимое для передачи его настроя и отношения к окружающему миру. Вот только Марта не была человеком, что с лёгкостью отказался бы от привычных фраз ради двояких образов. В бессчётных попытках понять его она приобщилась к искусству, начала посещать выставки и театральные постановки, но всё равно с трудом понимала громоздкие метафоры и многоступенчатые символы. Он испытующе взглянул на неё с надеждой найти в глазах хоть какой-то отклик.
