«Молим Тя, Преблагий Господи,
Помяни во Царствии Твоем
Российских воинов, на брани убиенных.
Упокой Господи души наших солдат
И сотвори им вечную память».
(Молитва о погибших воинах)
К концу жизни Филиппу Черкашину всё чаще, с навязчивым постоянством, снился один и тот же сон о событиях тридцатилетней давности, вернее того дня, когда он с горсткой своего отряда, был окружён недалеко от китайской границы конным корпусом под командованием красного командира Сергея Лазо. В тот день сотня, прикрывавшая отступление генерала Семёнова, приняла свой последний бой возле станции Мациевской, и потеряв три четверти бойцов, откатилась вплотную к границе с Манжурией. Остатки отряда, измотанные в неравной схватке с «остроголовыми», таяли на глазах. Падали один за другим казаки-станичники. В пылу схватки сотник углядел на пригорке у большого камня подхорунжия Галуненкова, который, собрав вокруг себя свору красных конников, словно в горячке, рубился из последних сил. Он был смертельно бледен и едва держался в седле. Чуть дальше, братья Казаченковы, непревзойдённые в джигитовке, уложив вокруг себя гору трупов, упали после выстрелов винтовок. Следом за ними, под копьями, пали трое казаков Каргалинской станицы: Рябов, Зеленский и Макаров. Увидев это, Галуненков, собрав остатки сил закричал дурным, полным смертной тоски, голосом: – «Уходи Филлипп Иваныч, уходи сотник!». После этого, потеряв сознание, он сполз с лошади и исчез под копытами окруживших его конников.
Тогда Филипп буквально прорубился сквозь наседавших на него «остроголовых», продрался в образовавшуюся брешь и бешеным намётом, прижавшись к шее коня, рванул по дну оврага в сторону спасительной реки и уже на сопредельной территории, выбравшись на берег, придержал бесившегося Бурана, развернулся, и грозя плёткой застывшим вдалеке фигурам в будёновках, крикнул: – «Я вернусь! Ох, как я вернусь!».
В детстве, высохший как кора тутового дерева, девяностолетний Савелий Черкашин рассказывал маленькому Филе историю о том, как и откуда пошла порода Черкашиных. Как случилась, что русские людишки, исторгнутые из чрева России, добрались до этих мест и осели на левом берегу Терека. Они стали называть себя Гребенцами. Людишки эти были весьма лихие и вполне подходящие для опасной жизни на южных границах Московии. Здесь они нашли свою новую родину. Жившие на правом берегу чеченцы достаточно быстро распознали в них родственные разбойничьи души и между двумя терскими берегами образовался шаткий мир, время от времени переходящий в жестокие стычки. Повествуя об этом, Савелий, видимо, страдающий несварением, тяжёлыми ветрами, исторгаемыми из измученного чрева, вонял препротивно, и Филиппок, зажимая нос, прятал лицо между колен. Прадед, подпускал ещё и смеялся от души, глядя на страдающего потомка. От этого глаза его слезились, он кутался в облезлый полушубок, кряхтел и сморкался. Наконец, вдоволь покуражившись, довольный старик продолжал рассказ. О далёких предках, Гребенских казаках, которые издревле заселяли эту землю, Савелий знал мало. Следы их терялись в глубине веков, и лишь о прадеде своём, Черкасе Одноглазом, Савелий слышал более-менее достоверную историю. Рассказывали, что в станице, где жил Черкас, среди казаков-станичников, тот слыл молчаливым, замкнутым, скорым на расправу казаком. Он держался особняком, и без боязни, часто пропадал на правом берегу, где водил дружбу с Азаматом, чеченцем, переселившимся с гор в долину. Обитатели чеченского поселения, время от времени нападавшие на гребенские станицы, поначалу удивлялись визитам казака, но постепенно привыкли и только мальчишки кидали вслед ему камни, кричали: «урус кирдык!» и делали характерные жесты у горла.
