– И сколько здесь его крови, а сколько чужой? – спросила женщина.
– Боюсь, почти вся его, – отозвалась другая.
Они обе говорили на ходу и потому запыхались.
Ричард пытался удержать улетающее сознание, и эти голоса слышались ему словно из туманной дали. Он не помнил, кто эти женщины. Он понимал, что хорошо знает их, но сейчас это было совсем несущественно.
Отчаянно болела левая сторона груди, а удушье доводило его до панического ужаса. Он мог думать только о том, как сделать еще один вздох… еще один… – каждый из них был решающим и казался последним.
И все же еще больше его волновало другое.
Ричард попытался высказать свою тревогу вслух – но слова не выговаривались, ему удалось только застонать. Он вцепился в руку склонившейся над ним женщины, пытаясь остановить ее, заставить выслушать. Но она поняла его неправильно и, напротив, велела носильщикам поторопиться – хотя они уже и без того дышали с натугой, шагая по каменистой тропе в глубокой тени под огромными соснами. Эти люди старались двигаться как можно ровнее, чтобы не причинять раненому неудобство, но не рисковали замедлить шаг.
Где-то неподалеку тишину нарушило пение петуха – как будто это утро было самым обыкновенным, как всякое другое.
Ричард наблюдал за кипевшей вокруг него лихорадочной деятельностью со странным ощущением отстраненности. Реальной казалась только боль. Он вспомнил чьи-то слова: «Сколько бы людей ни было вокруг, когда ты умираешь, все равно умираешь в одиночку». Вот сейчас он и чувствовал это смертное одиночество.
Когда носильщики вышли из лесу на покрытое островками травы редколесье, Ричард увидел над головой свинцовое небо, в любую минуту грозившее разразиться основательным ливнем. Вот только ливня ему сейчас не хватало. Или, быть может, пронесет?..
Гонка продолжалась; промелькнули некрашеные стены деревянного домишки, за ними – кривая изгородь загона для скота, выбеленная дождями до серебристого цвета.
Перепуганные куры с кудахтаньем прыснули во все стороны. Мужские голоса выкрикивали какие-то приказы. Ричард едва разглядел бледные лица людей, смотревших, как его проносят мимо; его так растрясло дорогой, что тошнота подкатывала к горлу. Боль разрывала тело на части.
Его пронесли сквозь узкую дверь, и дневной свет потух. Теперь вокруг царил мягкий полумрак; казалось, он гасит даже шаги и голоса.
– Сюда, – сказала первая из женщин. Ричард с удивлением узнал голос Никки… да, это ее голос. – Положите его сюда, на стол. И живее!
Ричард услышал звяканье – кто-то убирал со стола чашки.
Какие-то мелкие предметы со стуком посыпались на грязный пол. Хлопнули отворяемые ставни, и немного света проникло в затхлую комнату.
Кажется, это был заброшенный деревенский дом. Стены накренились так, будто им трудно стоять и они вот-вот упадут. Здесь когда-то жили люди, здесь был их приют – теперь они ушли, и от стен веяло ожиданием смерти.
Люди подняли Ричарда, держа его за ноги и под руки, и бережно опустили на грубо отесанную столешницу. Он хотел было задержать дыхание, чтобы умерить безумную боль в левом боку, но обойтись без воздуха не мог – легким его отчаянно не хватало.
Ему нужен был воздух, чтобы заговорить.
На стенах блеснул отсвет молнии. Мгновение спустя раскатился тяжелый удар грома.
– Повезло! – сказал один из мужчин. – Успели забраться под крышу до дождя.
