Древнее пророчество о мудреце, который возродится в огне
В глубине Гималайских гор, где воздух становится таким разреженным, что даже время течет медленнее, находилось святилище, забытое миром. Его стены, покрытые инеем даже в разгар лета, хранили молчание триста лет. До этой ночи.
Старый лама Пема Дордже, последний хранитель "Книги Пылающих Снов", проснулся от того, что во сне обжег руку. Он вскочил с ледяного каменного ложа, и его дыхание тут же превратилось в облако пара. Но боль в ладони была реальной – на морщинистой коже явственно проступал ожог в форме языков пламени.
Не может быть… – прошептал он, спеша к древнему алтарю, где под слоями шелковых покрывал лежал священный текст.
Его дрожащие пальцы развернули свиток, которому было полторы тысячи лет. Кожаная страница сама раскрылась на нужном месте – там, где всегда был чистый пергамент, теперь проступали кроваво-красные письмена.
Когда железные птицы наполнят небо, Когда реки запомнят вкус крови, Когда от Дхармы останется только тень, Из последнего неугасимого пламени Восстанет Агниш-Дхарма, Несущий свет сквозь пепел веков. Огонь будет его телом, Сострадание – мечом, Мудрость – щитом. И познаете его по знаку – Там, где ступит его нога, Пепел зацветет лотосом.
Пема Дордже поднял глаза к узкому окну, вырубленному в скале. Над заснеженными вершинами полыхала кровавая заря – хотя до рассвета оставалось еще три часа. Внезапно он понял, что слышит странное потрескивание – это звучали страницы древнего манускрипта, которые одна за другой вспыхивали синим пламенем, но не сгорали.
В тот же миг в монастыре проснулись все тридцать шесть монахов. Каждый – с одинаковым ожогом на правой ладони. Когда они собрались в главном зале, старейшина без слов поднял горящую, но не сгорающую страницу перед их лицами.
Он грядет, – просто сказал Пема Дордже. – Подготовьтесь. Наш долг – сохранить учение, пока Несущий Пламя не явится миру.
Снаружи, в кромешной тьме гималайской ночи, внезапно загорелся тысячелетний кедр. Он пылал три дня и три ночи, не превращаясь в пепел. А когда пламя наконец угасло, на обугленном стволе ясно читались санскритские письмена: "Агни"
Храм Тысячи Будд, провинция Ганьсу Дождь стучал по позолоченной крыше храма, будто небеса пытались смыть грехи с лица земли. В главном зале, где когда-то горели сотни масляных лампад, теперь царил полумрак. Лишь три свечи еще теплились перед статую Майтреи – Будды Грядущего.
Старая монахиня Лянь Сяо подняла голову, когда услышала скрип двери. В проеме стоял мальчик лет десяти – последний послушник, оставшийся в монастыре.
– Шифу… – его голос дрожал. – Опять пришли те люди. С топорами.
Лянь Сяо медленно поднялась с колен. Ее тень, искаженная пламенем свечей, дрожала на стене, как дух, готовый покинуть этот мир.
– Покажи мне, – сказала она.
Они вышли на покрытый гравием двор. Дождь тут же обрушился на них ледяными иглами. Внизу, у горных склонов, полыхали огни – десятки, сотни факелов, двигающихся змеиной цепью вверх по тропе.
– Они идут разрушать последние святыни, – прошептал мальчик.
Лянь Сяо закрыла глаза. Внутри нее, как свиток, разворачивалась память последних лет:
Храмы, превращенные в склады (священные статуи использовали как подпорки для мешков с рисом)
Монахи, ставшие нищими (ходившие когда-то по золотым плитам, теперь просившие милостыню у вчерашних учеников)
Сутры, пущенные на фонарики (люди зажигали священные тексты для забавы, наблюдая, как тлеет мудрость веков)
– Шифу, почему они так делают? – спросил мальчик, когда первый топор ударил в резные ворота.
Лянь Сяо положила руку ему на плечо.
– Потому что огонь в их сердцах погас, – сказала она. – Остался только пепел. А пепел… он всегда тянется к огню, чтобы снова сгореть.
