Отец велел поднять меня рано утром, вместе с
братом. Сначала я не особо понимала, что происходит. Но затем
вспомнила вчерашний вечер и снова залилась слезами. На меня
напяливали красный спортивный костюм, пока я заходилась в
голос.
Её больше нет.
Так мне сказал вчера отец. Брат старался не плакать. Ему уже
десять, поэтому он старался. Но тоже плакал. Вчера я уснула, даже
не заметив этого, а сегодня меня с утра пораньше вели куда-то
вместе с братом. Обычно в это место ходил только он. Мама не
хотела, чтобы я ходила.
Но теперь я иду.
Всё как в тумане. Я не помню, как и куда нас
везли. Не помню, кто вёз. Не помню, как долго. В памяти только
слепящие лучи солнца, поднимающегося из-за горизонта. И пелена
слёз.
И вот мы в каком-то большом-большом помещении. Меня уже
трясёт от тихих рыданий. Привёзший нас взрослый сдаёт на
руки ещё одному взрослому. Суровому, высокому. Страшному.
Вокруг носятся другие дети. В основном мальчики. Многие
старше моего брата. Но мне всё равно. Я просто
реву.
Реву, когда все выстраиваются в одну линию по команде. Все,
кроме меня. Я стою там же, где и стояла, вытирая глаза руками.
Реву, когда суровый дяденька обращается ко мне по имени. Реву,
когда брат выскакивает из строя, извиняется за меня и тащит на
место рядом с собой. Реву, когда мне велят замолчать. Реву, когда
все вокруг смеются. Мне всё равно. Её больше нет. И я
реву.
Суровый дяденька вдруг вздыхает, берёт меня за руку, отводит
в сторону и говорит сидеть на скамейке. Я киваю, но продолжаю
реветь.
Остальные дети начинают заниматься, и через время я
отвлекаюсь на них, следя за каждым движением, и умолкаю. Мой брат
кажется таким неловким рядом со старшими мальчиками. Он часто
отстаёт в беге, не может поднять тяжести, промахивается, когда
метает ножи и еле-еле использует свою способность больше двух
минут.
Никого из этих детей я не знаю. Я всегда играла только с
братом. В моём мире всегда был только он, отец, мама, наш
дворецкий, моя няня и учитель. И больше никого. А тут столько
детей.
Но... разве это имеет смысл, если её больше
нет?
Вспоминая об этом, я снова принимаюсь плакать. Но совсем
скоро бумажные платочки у меня кончаются, а на щеках настывает
липкий солёный слой слёз и соплей. И я в один миг прекращаю,
неотрывно следя за тем, как высокий худой мальчик с чёрными
волосами идеально точно метает ножи в цель. Его густые брови
нахмурены, взгляд сосредоточен, движения собранные и чёткие. Он
метает один нож за другим, попадая каждый раз в центр мишени.
Другие мальчики смотрят за ним, радуясь и хлопая в ладоши. И мой
брат тоже.
Очередное лезвие вонзается в цель, и я невольно думаю о том,
а умела ли она так? Мне всегда казалось, что она умела
всё. Даже лучше, чем папа. Она всегда знала, когда мне было плохо и
могла исправить это несколькими словами или делом. Она могла всё.
Но если бы она могла так метать ножи... То, наверное,
плохие люди ничего бы не сделали ей, так ведь? Наверное, она так не
умела.
Подумав об этом, я тихонько встала, обошла толпу
восторженных детей, и, оставшись незамеченной, подобрала несколько
ножей, что валялись на полу около самой дальней мишени. Отойдя на
расстояние, я ещё раз бросила взгляд на мальчика, пытаясь
запомнить, как он делал. Нахмурив брови также, как и он (это
казалось мне безумно важным), я взяла нож в руку, замахнулась и
бросила. Он не пролетел и половины пути, рухнув на пол. Я
обернулась. На меня по-прежнему никто не смотрел. Тогда я повторила
своё действие с другим ножом. Снова провал. Я повторила снова, но
нож упрямо не хотел даже долетать до цели.
Стиснув зубы, я пошла подбирать оружие. Когда я вернулась на
своё место, там уже стоял суровый дяденька. Я не помню, что он
говорил. В памяти только то, как он вкладывал нож в мою руку,
показывая, как надо держать и как замахиваться. Дети стали обращать
на нас внимание. Брат подбежал первым. Он что-то взволнованно
спросил у меня, но я не ответила, сосредоточенно метнув нож. Он
снова не долетел до цели, хотя на этот раз начал крутиться в
воздухе, как это было у того высокого черноволосого
мальчика.
