Пролог
Авдотий Филиппыч казнил петуха. Прямо перед вечерней баней. В
пятницу третьего дня, когда над Зенкиной горой поднялись большие
медленные звезды. Казнил по поводу сомнительному и, в общем-то,
скверному. Честно сказать, так себе был повод. Но другого верного
выхода у Филиппыча не было.
Аккурат в этот самый миг со стороны горы безмолвно полыхнуло,
ослепляя звонаря, держащего в одной руке безголовую петушиную
тушку, а в другой новый, блестящий сквозь алые подтёки топор.
Филиппыч в неверии вскинулся, ступил в накапавшую вязкую лужу и,
падая плашмя, неловко взмахнул петухом, успев подумать, что
осквернил, наверное, совершенно новый инструмент и удачи с ним уже
не будет, и что птичью бОшку надо было сворачивать за баней. И в
это мгновение встретился зубами с доскою...
Часть 1
Копьё не стояло.
Левек сжал тяжеленное древко ладонью и бездумно ковырнул ногтем
гладкий грабовый ствол, к которому прислонился с устатку.
Копьё не удавалось пристроить никак. Куда бы он ни ставил его,
оно сдвигалось, сползало, катилось, и в итоге обязательно падало и
терялось. Да так, что в первый раз Левека чуть удар не хватил. Оно
сливалось с пространством, и найти его можно было только на ощупь,
и только точно зная, что именно и где нужно искать. Оно ещё и
отползти в сторону норовило. Левек сам видел, глазам не поверил, но
с тех пор постоянно держал короткое древко в руке. На весу. Чтоб
наверняка не сбежало.
Рука возмущалась, грозя отвалиться вместе с заклиненной от
тяжести шеей, и Левек с протяжным стоном вздохнул, чувствуя, как на
лице проступает недостойное отпрыска благородного рода
отчаяние.
А ведь он слово дал, что справится с задачей за несколько дней.
Максимум за неделю, если с погодой не слишком повезёт.
И ведь почти повезло, если бы не этот грё...бной дождь. Точнее,
ливень.
А если ещё точнее, ураган с градом. Который извергся прямо на
дорогу перед Левеком и превратил её в непроходимое месиво, и оно
почти сразу спеклось солнцем. Вместе с сапогами...
Ноги, кстати, тоже стоять отказывались, как и копьё. Впрочем,
сидеть ногам не нравилось аналогично. Они, как и весь остальной
организм, хотели сухой чистой постели, желательно отдельно от
копья, и это было, увы, невозможно.
Но сначала воды. Бочку. Хотя можно было и таз. Ногам хватило б и
таза. Как он стал бы мыться с копьём, Левек пока не придумал, но
был уверен, что сообразил бы, если б такая оказия вдруг случилась.
Но пока вот нет.
Настроение стремилось вниз, к подошвам замызганных сапог,
которые были щедро уделаны розовой грязью.
Грязь была гордостью южного Заццвахта, и рожала отменные звонкие
горшки и, сказывали, даже чуднЫе вопящие колокола, которые
использовали для охраны, они славились на всю округу и даже дальше.
Говорят, в сам Вышлав возили и ставили.
Но вот ходокам вроде Левека от этого было одно разоренье. Телеги
вязли в непроходимой грязи, путники глохли от приветливых вздохов,
писка и чпоканья розовой жижи, а строить дороги корона
отказывалась, кивая на местных, которые объявили свою дыру
заповедником этих самых вопящих грязей. Левек теперь думал, что
идею заповедника власти поддержали специально, потому что
строительство дороги в таких условиях обошлось бы в баснословные
деньги.
Поэтому соваться в Заццвахт можно было лишь пару месяцев в году,
когда дожди были коротки, а ветры достаточно быстры для того, чтобы
распутица подсыхала, позволяя пройти за световой день хотя бы лиг
пять.
Левеку оставалось семнадцать…
Сменить бы, — с тоской подумал Левек, шевеля озябшими пальцами,
скрюченными в нутре мокрого сапога. Да и перекусить давно было б
нелишним. Зря он, наверное, не зашел на пустынное подворье, к
которому добрался как раз после заката. Но было жаль времени, и так
в этот день половину пути еле волочился по жирной розовой жиже. Да
и подозрительным оно ему показалось. Ворота раззявлены, на дворе
словно искали что, а в доме ни огонька, и двери изнутри заперты.
Только ставенка скрипит вверху где-то.
