— Лен, прости, что так вышло, — Женя делает шаг ближе, но я
выставляю перед собой руки, защищаясь. Он морщится, когда я
всхлипываю и стираю слезы, катящиеся по щекам. Отворачиваюсь,
потому что не могу его видеть. Не хочу. Мне бы в одиночестве побыть
да прореветься от души, потому что боль жжет в груди.
Я же влюбилась. По-настоящему. Как дурочка. До сумасшествия,
ранних подъемов, чтобы готовить завтраки, и до хруста в грудной
клетке. Родин меня ломает своими словами.
— Ты целый месяц от меня к ней бегал. Зачем тогда вообще
продолжал встречаться? — спрашиваю, искренне не понимая, как можно
было бросать меня в одиночестве и мчаться к другой женщине, которая
ждала его и не понимала, что ее тоже дурачат.
— Да а как, блядь, тебя можно было бросить, скажи? — в отражении
оконного стекла вижу, как он трет кулаком скулу и морщится, задевая
свежую ссадину и стремительно становящийся фиолетовым синяк. — Я же
не знал, что она забеременела. Мы расстались четыре месяца назад, я
перевелся, потом с тобой отношения начались. — Всхлипываю. Не могу
всю злость сконцентрировать только на Родине, потому что слишком
много обстоятельств примешивается к нашему расставанию, уродливому
и неправильному. — Она не объявлялась четыре месяца, а потом все же
решила рассказать. От нее родители отвернулись из-за того, что она
ребенка моего под сердцем носит, не могу я ее оставить, пойми.
Обида заливает ледяной водой. Еще чуть-чуть, и замерзнет к
чертям, придавив тяжеленной ледяной глыбой. Родин ее любит. «И все
время любил», — поддакивает внутренний голос, окончательно меня
добивая. И пока я сердце свое открывала, он о другой грезил. Завыть
бы от бессилия, но я только руками плечи обхватываю и дышу глубже,
потому что с Женей надо точку поставить.
— Уходи, — хочется кричать, но из горла рвутся только сдавленные
хрипы. Потому что меня душит сука-любовь. Она безжалостная дрянь,
которая хладнокровно лишает жизни, отбирая самое дорогое.
— Лен… — обреченно-тихое. Родин тянет ко мне руку, а я от нее,
как от огня, отскакиваю. Ладони к груди прижимаю и испуганно
головой качаю.
— Просто уходи, Жень, — губы дрожат. Кусаю их, чтобы не
разреветься. Глаза шире распахиваю, собирая слезы и не позволяя им
скатиться по щекам. Потому что тогда окончательно растопчу саму
себя в глазах Родина. — Пожалуйста. Ты уже все сказал. Хватит, — я
больше не прошу — молю. Заклинаю его навсегда уйти из моей
квартиры, потому что силы на пределе. Терпение на пределе. Я на
пределе.
— Прости, что так вышло, — контрольный в голову, и за Женей
наконец закрывается дверь, а я медленно оседаю на пол, позволяя
истерике взять верх.
Слезы жгут, ладони уже мокрые, и я просто утыкаюсь лбом в
колени. Вою так громко, что, кажется, соседи сбегутся. Но мне
больно, моя душа на части разлетелась, сердце с грохотом разбилось,
и его уже не собрать.
Меня бросает в дрожь. Поджимаю босые пальцы на ногах. Они
ледяные. Я вся замерзаю, превращаясь в ледышку. Волосы на себе
рвать охота. Орать, пока голос не сядет, только бы от боли
избавиться.
Больше себя не контролирую. Меня топит. В слезах, в отчаянии, в
правде. В бездушном откровении. Оно меня сломало. Четвертовало и
бросило доживать кое-как.
Так больно быть не может. Это гребаная несправедливость.
Почему я? Почему меня можно бросать? Почему можно уходить и
выбирать бывшую? Почему мною можно было пользоваться, а потом…
Оставить.
Потому что я не она. Потому что сама провалилась в отношения,
потонув в них. Потому что Родин достаточно благородный, чтобы
вернуться к забеременевшей от него бывшей, растоптав чувства
нынешней.
Навзрыд. На разрыв. До опустошения.
Пока не отболит. Пока не утихнет. Я не заслужила подобного. Всю
себя отдала, но… Рычу, в агонии задыхаюсь. Мука мерзкими лианами
запястья и грудную клетку стягивает. Мне не хватает воздуха —
безнадежность камнем на легкие давит.
