Графиня Пелагея-Елена-Мария-Августа
Кристобаль, известная в свете под кокетливо-легким, как пузырьки
шампанского, прозвищем Полетт, возвращалась на родину. Новость эта
задала тон разговорам столичного света. Вспоминали родителей
Полетт, ее безоблачную юность в родовом имении, первый бал, на
котором она имела ошеломительный успех и даже удостоилась чести
танцевать польский с самим императором. С тех пор у девушки не было
отбоя от ухажеров. Гостившие рядом с имением кавалеристы, соседи,
знакомые близкие и дальние и знакомые их знакомых наперебой
восхищались неотразимым обаянием, умом и учтивостью юной барышни и
изъявляли желание связать с нею свою судьбу.
Среди всех претендентов на руку
Полетт ее отцом был сделан выбор в пользу пятидесятитрехлетнего
графа Кристобаля, посла ко двору императора. Уж как умоляла Полетт
батюшку поменять решение, как рыдала! Николай Артамонович был
непреклонен. Весной 1835 года, когда в небе ярко горела
предвестница бед - комета[1], Полетт, которой только-только
сровнялось шестнадцать, была обвенчана с графом и вскоре уехала на
родину супруга, в край, где зимуют перелетные птицы и круглый год
цветут цветы.
На долгие годы Полетт была позабыта.
О ней вспоминали разве родные, раз в год отправляя подарок к
именинам, да подруга детства Женечка, состоявшая с Полетт в
непрекращающейся переписке и посему знавшая сокрытую от других
жизнь, а равно чувства и привязанности графини. Со времени их
последней встречи Женечка успела сделаться баронессою Джейни
Алмазовой, располнеть и повзрослеть, но не утратила ни веселого
нрава, ни привычки кокетничать. Ради первого ей, жене и матери
большого семейства, прощалось второе. Кокетство Женечки никто не
воспринимал всерьез за исключением разве ее супруга Алексея
Михайловича, коротконого толстячка в очках, абсолютного
флегматичного ко всему, кроме жены. Ревность барона проявлялась
бурно, с непременным вызовом соперника на дуэль, которую наперебой
пытались расстроить многочисленные друзья семейства, да и сама
баронесса принималась пылко убеждать благоверного в неизменности
своих чувств. Дальше обычно следовало примирение, завершавшееся
беременностью Женечки.
Из-за этой способности нести
смертельную опасность одним только взглядом баронессу прозвали
Медузой Горгоной, что человеку, не знакомому с семейными драмами
Алмазовых, показалось бы злой насмешкой. Женечка была белокура,
розовощека, улыбчива и больше всего напоминала миленького пухлого
херувимчика. Вследствие хорошего аппетита платья баронессы быстро
делались ей малы, но она с достойным уважения упорством умудрялась
не только наряжаться, но даже есть и танцевать в них. К
описываемому моменту в семье Алмазовых было пятеро детей, младшему
Витеньке, вот-вот должно было стукнуть два годика, и в свете уже
делали ставки, когда состоится очередная дуэль и кто будет ее
жертвой.
- Баронесса, умоляю, не улыбайтесь!
На нас смотрит ваш муж, а я не умею стрелять. Взгляните лучше на
князя Соколова, он вон там, возле окна. Великолепный образчик
мужественности, по слухам, князь отлично управляется с пистолетом,
- просил Пьеро Поцелуев, нервный и нежный мужчина тридцати лет из
той породы, что до самой старости сохраняют в душе и в облике
мальчишеские черты.
Пьеро обладал удивительной
способностью краснеть к месту и ни к месту, был тих, робок, не
шибко большого ума, хотя порой ему удавалось сделать нечто такое,
отчего окружающие вдруг сомневались в своей оценке его умственных
способностей и задумывались, уж не нарочно ли он их дурит. Алмазова
любила Поцелуева за доброе сердце, сочетавшееся с поистине детской
наивностью и изо всех сил желала ему составить счастье с хорошей
женщиной. Но только – вот загвоздка! - когда она пыталась
вообразить таковую, на ум приходила исключительно матушка Пьеро
Лукерья Алексеевна, женщина властная, рано овдовевшая и всю
нерастраченную любовь устремившая на сына, которым правила
уверенной рукой.
