Олег сидел на кухне и уже, пожалуй, в тысячный раз силился поймать реальный фокус невозможной перспективы картины в стиле Маурица Эшера, висевшей на стене перед ним. Черные и белые фигуры на, казалось, одной и той же шахматной доске жили в совершенно разных измерениях вне законов физики. В нижнем углу белые фигуры шли на приступ позиций черных, – но при этом привычная проекция выворачивалась наизнанку, и территория черных, без предупреждений, без каких-либо пограничных переходов, оказывалась на оборотной стороне доски. Верх и низ сливались в единое целое. Эта безумная иллюзия, помноженная на пять чашек горьковатого зеленого чая, закручивала мозги, но Олег не мог оторваться от картины, как и не мог остановить параллельно вращающиеся в голове мысли о своей семье. Приглушенные звуки дискотеки 80-х на «Ностальджи-FM», фоном заполняющие кухню и его сознание, – те самые, которые раньше возвращали бодрость духа прикосновением к молодости, – сейчас только добавляли тоски в его настроение.
Тридцать семь лет. Где они, эти тридцать семь лет? В мешках под глазами? В седине, вдруг появившейся над правым виском? Когда Олег заметил ее полгода назад, он так и застыл у зеркала с полупобритым лицом, забыв опустить бритву. Неужели старость? Но потом, правда, наличие седины приелось и стало просто фактом, не вызывающим эмоций. Ну, есть и есть. Чего вспоминать?
Вроде всё устаканилось, жизнь идёт своим чередом, работа, друзья, дом. Но вот только, может быть, жена… Скандалов уже давно нет, отношения стали ровными, даже слишком, но как Оксана сама недавно сказала, «из нашей жизни исчез звон колокольчиков».
«Да ещё, конечно, сын… Может, действительно, это от него полезли седые волосы? Кто на этих детей влияет? Вроде и мы росли в трудное время, но выросли же нормальными людьми. Или я брюзжу? – подумал Олег. Да нет, не может быть. Вот мы, – ну не были мы такими в этом возрасте. Не были и всё тут.»
Олег тяжело вздохнул и отпил холодного чая. Лупить, может, больше надо было? Но сейчас, в 18 лет, наверное, уже поздновато будет. А иногда так хочется.
Впрочем, и не хотелось его тогда бить, – если вспомнить его маленьким, этого кнопку. Когда Саша родился, 20-летний Олег был занят отнюдь не вопросами его воспитания, а пытался разрулить со своим бизнесом и с бандитами, при этом, вряд ли четко понимая, к какой из этих категорий он сам относится.
90-ые годы, все-таки… А вообще непонятно, как дал себя уболтать, все пацаны говорили, надо бежать, зачем так рано жениться-то? Но что-то поднялось в онемевшей душе, и он понял: беременную Оксану бросать нельзя. И когда он в первый раз увидел этот кулечек, что-то доселе неизведанное шевельнулось в нем и надолго опустилось обратно вовнутрь души, чтобы дать место жестким разборкам с хищниками, готовыми съесть Олега с потрохами. Естественно, тут не до умиления. Но, тем не менее, сама мысль о том, что у него есть маленький сын, исподволь по крупице изменяла сознание.
Неуклюжие игры с папкой нравились маленькому Саше. Отца, которого он видел достаточно редко, сын, тем не менее, любил беззаветно и радовался каждой возможности быть с ним.
Время перевалило в завтра, незаметно и обыденно, без всплеска эмоций, обычно сопровождающих такое явление – типа «вот засиделся-то» или «завтра ж на работу». Ну, перевалило и перевалило. Оксана уже спит. Саша, наверное, тоже. Не может же он с компьютером за закрытыми дверями общаться так долго? Хотя, наверное, может. Надо бы запретить ему пользоваться этим электронным балваном на какое-то время. От одной мысли, мгновенно нарисовавшей в воображении всю связанную с этим предсказуемую катавасию пререканий, стало тошно. «Кем же я стал? В тупике из-за какого-то сопляка, – ну сорвусь, наору на него, а что толку, опять не сработает», – подумал Олег и допил, поморщившись, окончательно остывший чай, сбежавший вниз по горлу, мимо сердца и солнечного сплетения, в недра живота.
