– Сколько раз я тебе говорила, что ты злоупотребляешь своим
рабочим положением? – спросила я лукаво.
– Тысячу, – промурчал он и дорожкой поцелуев спустился от шеи к
груди, потом по животу и вниз. Придавил мои плечи одной рукой к
белой простыне, другой раздвинул бёдра.
Я зажмурилась и тут же выгнулась от удовольствия – ну, как тут
разговаривать?! И я опять сдалась на нежность моего победителя,
вскользь подумав, что простыни в России ничем не отличаются от
американских. Особенно когда всё вокруг окутано запахом наших тел.
Почти всё... Мне вдруг стало не комфортно, и я повернула голову к
дверям, лёжа поперёк на кровати.
В дверях стояла женщина. Наверное, модель. Высокая, стройная,
идеальная с каштановыми волосами до плеч, в тёмно-синем пальто
поверх узкого платья и массой украшений. Она была зла, как
чёрт.
– Джек... – я выставила руки, опешив.
Он ничего не понял и повернул голову вслед за моим ошалевшим
взглядом. Побледнел и сказал:
– Это не то, что ты думаешь...
* * *
Я сглотнула. А начиналось всё так хорошо!
Ещё вчера я, Саша Лозанина, двадцать три с половиной года,
переводчик, ростом полтора метра и худенькая, как балерина, жила на
окраине южнороссийского города, а сегодня утром оказалась на
Манхэттене, и первое ощущение было словно мне арбуз уронили на
голову – бац, и звёздочки! Особенно когда я задрала голову к небу,
а там сплошные здания — направо, налево, прямо! Всех оттенков
коричневого. И узкие полоски ноябрьского неба, в которые упираются
лбами небоскрёбы. Сразу стало понятно, почему их так назвали –
кажется, что дома подпирают облака, делят пространство, выпирают
стены вперёд, словно грудь колесом, и кричат наперебой, как брокеры
на бирже. А ты чувствуешь себя маленькой-маленькой.
Мой любимый мужчина Джек Рэндалл, сияющий и важный, как именинный
торт, показывал мне то на одно, то на другое с таким видом, будто
сам всё тут построил, а не какие-то там Трампы или
Рокфеллеры.
Конечно, Джек везде умел почувствовать себя, как в своей тарелке,
но в Нью-Йорке он, высоченный, загорелый, красивый, с тёмными,
коротко остриженными, чуть вьющимися волосами, был в самом центре
этой тарелки – сырный шарик в мягком сливочном масле. И горячий,
как бутерброд из духовки.
Я же наоборот – головокружительно растерялась. Город под названием
«Большое Яблоко» придавил меня мгновенно и размазал. Особенно
Даунтаун – там, где Таймс-сквер. Билборды на зданиях, словно
телевизоры, которые не переключишь с назойливой рекламы. Пестрят,
мелькают, зазывают. Люди, отбойные молотки, стройки. Машины
сигналят, гудят и толкутся. Да уж, какие тут соловьи?!
– Ты живёшь в пригороде? – спросила я своего любимого
пуэрториканца, надеясь на положенную порцию тишины.
– Нет, что ты! В Мидтауне, почти в самом центре Манхэттена, –
радостно заявил Джек. – Смотри, мы проезжаем Бродвей. Правда,
красиво?
– Правда, – ответила я, думая, что если нам в спальню будет светить
вот такой билборд со спортсменами, мне не заснуть никогда.
Мы снова повернули, и очередная улица показалась мне узкой. Всё
из-за растущих вверх бесчисленных этажей, так-то в ней было три
полосы одностороннего движения, плюс ещё одна для парковки. А
издалека глянешь – телега не проедет. Как говорится, жизнь
познаётся в масштабе. Такси избавилось от пробок и промчало нас по
«небоскрёбному» переулку. Здания тут были из современных – уже не
коричневые, кофейные и шоколадные, а сплошное стекло, отражающее
небо и тучи.
Несмотря на то, что Джек хотел привезти меня в Штаты как можно
скорее, нам пришлось задержаться в России на полтора месяца.
Переоформление компании на нового владельца, встречи с российскими
акционерами, назначения и прочая волокита заняли время.
