«Деревня, где никто не помнил имён»
На краю горного хребта, укрытого заснеженными соснами, стояла деревня, которую на картах не обозначали, а в песнях не воспевали. Её не разрушали враги – в неё просто перестали верить. Люди здесь жили как тени, не нарушая хода солнца: вставали с петухами, работали с плугом, ложились с закатом. И никто, даже дети, не задавал лишних вопросов. Потому что в этих краях вопросы могли пробудить прошлое, которое давно решили похоронить без гроба и имени.
Кэйдзо Хаята был здесь кузнецом – или притворялся им достаточно убедительно. Его дом стоял на отшибе, ближе к реке, чьи воды зимой превращались в зеркало: гладкое, безмолвное, леденящее.
Он приходил на работу первым. Ни с кем не здоровался. Молча раздувал горн, накладывал уголь, клал железо в огонь, как будто сжигал в нём воспоминания. И всё же – в каждом ударе молота был ритм, слишком точный, слишком осмысленный для простого ремесленника. Дети, прячась за заборами, наблюдали, как он делает лемехи для плугов, но в их линиях угадывались очертания танто и вакидзаси.
– Странный он, – шептались женщины, – у него руки не деревенские. Пальцы длинные, как у каллиграфа. Но молчит, как камень.
– В прошлой жизни, должно быть, был воином, – говорил старик-гончар. – Или убийцей.
Никто не знал, как он оказался в их краю. Появился весной, когда цвели сливы. Принёс с собой лишь узел с одеждой, меч, обмотанный тряпками, и взгляд, в котором жили сразу все времена года.
Он не пил сакэ, не ходил на праздники, не смотрел в глаза женщинам, не играл с детьми. Даже на синтоистские обряды приходил последним и уходил первым. Он будто боялся, что его узнают – хотя никто не знал, кого именно.
