Я оккультист, мистик и теперь, после подготовки, можно было спокойно проводить ритуал. Нет, неправильное начало – лживая фраза лживого начала. Точная и верная фраза, которая должна открывать рассказ: «Я – оккультист, мистик. Ритуал, который я проводил, состоял из двух этапов». Да, вот это уже то, что нужно для введения в историю. А теперь повторю, но уже без всяких кавычек: в ритуале, который я собирался провести, два этапа: сложный и простой.
Первый этап более трудоемкий, и его я уже закончил. Однако только Бог скажет, сколько часов я потратил на него. Когда заводят речь об атрибутах, необходимых для успешного совершения магического ритуала (а такие атрибуты всегда найдутся – их когда больше, когда меньше), то какой (как говорится) образ первым возникает перед внутренним взором? Пентаграмма? Пентаграмма, испещренная различными символами и знаками – понятными исключительно тому, кто ею занимается, и совершенно незнакомыми обычному человеку? Именно она!
Рисунок мелом на стене. Только не на той, что оклеена обоями, – я еще не сошел с ума, чтобы портить хорошие вещи, кто бы ни уверял, что обои легко заменить, – а на свободном от всего участке. Этот рисунок не похож на пентаграмму. Сколько ни ищи сравнений – всё будет напрасно. А чем рисунок – я его считаю магическим экспериментом, ведь, по сути, я экспериментатор! – так чем же рисунок, которым занята стена (кстати, его легко будет смыть; в этом замечании ничего, кроме проявления практичности), отличается от пентаграммы?
Мой рисунок – от пола и до потолка (не вплотную к нему; остались свободными два-три сантиметра) рамка из дюжины крупных многоугольников. За пределами рамки я ничего не дорисовывал и не дочерчивал – этого не требовалось, зато внутри нее почти все пространство ближе к центру я заполнил полусотней кругов; их визуальная цель – показывать четким квадратом центр. Существуют композиции, которые завершают не одна, не две, а десяток деталей – моя композиция из того же ряда; ее завершали не один, не два, а десяток треугольников, ровно водруженных (не обошлось без линейки и краски) друг на друга в центре. Это для них он пустовал.
Откуда взялся этот рисунок? Где я его увидел (важно именно перерисовать!)? Вот с этой тонкой (чуть толще обычной дискеты для компьютера; у меня в свое время была целая пачка таких) металлической пластины. Высота семь сантиметров, ширина – пятнадцать: цифры на линейке помогли мне разобраться с ее размерами, как и с размерами цилиндра (диаметром девять и высотой семнадцать сантиметров), тоже сделанного из металла (тот, кто изготовил эти предметы, я так полагаю, явно не испытывал недостатка в металле). Пластина была внутри цилиндра, ее можно было вытянуть за крошечный выступ возле края – мастер не забыл об удобстве пользования пластиной (забудем о цилиндре: не им же пользоваться правильно).
«В этой пластине интересен не только рисунок» – готов был воскликнуть я. Впрочем, вслед за этим я должен был бы признать: «Хотя этих интересных особенностей всего ничего». Правую часть пластины занимал сам рисунок, а всю левую испещряли два столбца слов и пояснение (на русском – что неожиданно!) к ним и к рисунку. Оно хоть и кратко – все-таки на счету каждый миллиметр – но объясняло главные моменты ритуала. Из него я узнал, что делать с рисунком. И текст, и рисунок были не нанесены на пластину краской, а выбиты в металле (это необычно, такой способ чрезвычайно трудоемок), причем отчетливо (вот в чем проявляется добросовестность и ответственность!), слова в столбцах и пояснении легко читались несмотря на почти микроскопический размер букв.
