Случай на демонстрации
рассказ
Евгений Петрович Карманов работал на фабрике головных уборов механиком. Так как он был хорошим механиком и вдовцом, то все его звали Петровичем. На Первомай Карманов взял от тещи своего сына Петьку и рано утром пошел с ним на предприятие. На улице возле проходной уже загоралось гуляние, играл фабкомовский оркестр. Женщины, взявшись под руки, пели. Семейные рассматривали и хвалили друг у друга детей.
Правофланговым надевали на рукав повязки. Карманову тоже надели повязку. Как-то она неожиданно порадовала его, и он некоторое время чувствовал свою правую руку отдельно от всего туловища, а потом привык.
Председатель фабкома Илья Григорьевич иногда подходил к поющим, всплескивал руками и вступал в песню каким-то уж слишком хорошо поставленным голосом, а затем также неожиданно бросал ее и отходил.
– А-а, Карманов пришел! – обрадовался Илья Григорьевич и всплеснул руками. – С праздником тебя, дорогой! А это кто с ним?.. Бу-у-у!.. Маленький Карманчик!
Петька уже вышел из того возраста, когда его могли развеселить все эти «бу» и «му», но Илье Григорьевичу простительно было что-то напутать, потому что с детьми на демонстрацию приходили многие, а он был один.
Накануне, как водится, давали премию. Мужчины из разных цехов подмигивали друг другу, сходились по трое и шли неподалеку, в какую-нибудь парадную. Карманову тоже несколько раз подмигнули, но он только смеялся и показывал глазами на Петьку.
Карманов и без того чувствовал себя празднично. На душе его было светло и чуть горьковато, как всегда, когда он находился среди большого числа веселых людей. Больше всего он дорожил ощущением слитности, своей принадлежности к ним, как бы там ни было.
Карманова каждый раз удивляла на демонстрациях эта вольготность, полное равенство и расположение людей друг к другу, когда всё было перепутано: начальников нельзя было отличить от их заместителей, отдел кадров от отдела сбыта, библиотекарей от читателей, кладовщиков от экспедиторов. Казалось, все радуются этой неразберихе, которая и бывает-то два раза в год, и не прочь бы так ее и оставить, чтобы никто никого не понукал, не дергал, не материл. Карманов считал, что в этом и было проявление рабочей солидарности.
Но были, конечно, люди, которые и тут умудрялись оставаться самими собой – от них он старался держаться на расстоянии.
К Кармановым подходили, дарили Петьке конфеты, свистульки, шары. Одних свистулек у него набралось штук восемь – он, не разглядывая, запихивал их в карман. Шары висели на нем гроздью, так что его самого из-за них уже не было видно. Карманов на эти знаки внимания отвечал приветливо – улыбался, а в душе хмурился, понимая, что Петька рядом с другими детьми попадает в неравное, какое-то жалостливое положение.
Наконец, разобравшись в шеренги, подняли знамена, флаги, транспаранты, портреты и дружно пошли. Карманов оглянулся в конец колонны и понял, какая у них небольшая фабрика – вся-то колонна была в четверть квартала. Но оркестр в полную силу играл «Прощание славянки», флаги трещали на свежем ветру, и марш трудящихся обращал на себя внимание всей улицы.
Эти первые минуты праздничного шествия Карманов всегда переживал остро, драматично, глотая комок и затаивая дыхание, нарочно сбивая шаг, чтобы овладеть собой. Они – эти первые шаги – представлялись ему началом события мирового значения и в то же время личным поступком, справедливым и бесповоротным. Ему казалось, что он сейчас все вместе куда-то придут и что-то там сделают. С этого момента всё, что существовало для него порознь – чистое небо, голоса товарищей, пение труб, запах оттаявшей земли, красный кумач на фоне черных деревьев, радиодекламация, аромат сдобного теста, утренняя газета в кармане – всё это соединялось и становилось крепким и терпким – неистощимым настоем праздника.
