Габриэлю
1
На форме пятно чужой крови. Утром ее вызвали разнимать драку, тогда она, наверное, и испачкалась. В раздевалке больше никого нет, она стоит босиком на кафельном полу возле раковины, ищет в шкафчике новую пару брюк. Вытаскивает первые попавшиеся, натягивает почти до самой груди. Брюки, как всегда, сползут на самые бедра под весом форменного ремня, пистолета, запасной обоймы, наручников и дубинки. Карманы окажутся в районе коленей, и все будут думать, что она специально надела штаны не по размеру. Она отпускает пояс, и брюки падают на пол. Принимается искать в стопке другую пару. У вторых шаговый шов короче, но штанины слишком длинные, собираются в складки на коленях. Она достает третью пару: эти малы ей в талии, в них она с трудом может вдохнуть, когда сидит. Она примеряет мужские брюки из зимнего комплекта, хотя сейчас лето, а она – женщина, и вдруг испытывает чувство сродни страху: в висках стучит кровь, она вздрагивает, словно чувствуя, что ей угрожает опасность, – но нет, она так и стоит одна у ряда одинаковых металлических шкафчиков. Она может перемерить все форменные брюки национальной полиции, всех размеров и фасонов, пошитые из любых материалов во Франции или даже в Италии, может потратить на это все восемьсот баллов годового капитала[1] и все равно не найдет ни одних действительно подходящих.
На полу лежит ее бронежилет. Кажется, что она на время вырвала у себя грудную клетку и бросила ее на пол. Она целый день носит этот жилет, сгибаясь под его тяжестью. Подняв голову, она смотрит в зеркало над раковиной: лицо не изменилось. Ничто в нем не выдает ее мыслей – мыслей женщины, которая завтра сделает аборт. Она не перестает удивляться неизменности своих черт. Не может понять, как сочетается все то, что ей пришлось пережить за последние недели, с отражением в зеркале, с этими так хорошо знакомыми ей ртом, носом, глазами. Подбородок не обвис, щеки не распухли – она видит все то же узкое лицо, серые, слегка косящие глаза. От усталости косоглазие стало заметнее: из-за него ее нельзя назвать хорошенькой, а вот интересной вполне можно, собственно, в нем и заключается ее необычность, очарование.
Сослуживица приоткрывает дверь, просовывает голову в раздевалку:
– Виржини, остальные тоже согласны.
Сегодня вечером ее наряд едет на задание за пределами округа. Работа закончится позже, чем обычная смена. Она первая сказала «да», даже не зная толком, чем придется заниматься. Ее смена началась днем. Если ей разрешат, завтра она возьмет две смены отгула подряд.
– Вас ждут в Центре административного задержания в Венсене, на проспекте Жуанвиль. Поможете обеспечить конвоирование.
– Там же вроде пожар?
Девушка пожимает плечами, как бы говоря: «Да откуда мне знать?»
Дверь закрывается. Виржини снова принимается рассматривать свое отражение в зеркале. Поступив на службу в полицию, она всякое повидала. Отец наказал сына, закрыв его в холодильнике, и забыл о нем; заключенный из подвала Дворца правосудия плюнул ей в глаза, надеясь заразить гепатитом; богатенькие версальские девчонки из хороших семей занимались проституцией; восьмидесятилетняя старушка позволила разбить себе лицо, чтобы заработать двадцать евро; повешенные опорожнялись, едва она касалась их тел; отчаявшиеся безработные тратили последние деньги на лотерейные билеты; оголодавший кот сожрал щеки своему умершему хозяину; улицы Парижа мчались ей навстречу со скоростью 110 километров в час; кровь коллеги, выстрелившего себе в глаз, забрызгала экран компьютера в комиссариате; ребенок выжил после падения с четвертого этажа. Из этих неблагодарных дел состоят ее трудовые будни, она утратила покой, увидев жизнь неблагополучных кварталов, перестала чему-либо удивляться, узнала о жизни худшее, она получает едва ли достойную зарплату и постоянно спрашивает себя, как ей удалось не испачкаться и отчего в глубине ее глаз еще не поселился слабый отблеск всей этой нищеты, всех этих страданий.
