Книга II: «Босфорские интриги»
Хронология: Стамбул, начало XX века (параллели с 1905); вспоминая Кавказ 1880–1882.
Глава первая: Открытие: похороны погибшего в Ростове и тревога в городе
Пятнадцатое января 1905 года, утро. Ростов-на-Дону был окутан трауром, словно чёрным саваном, сотканным из дыма и скорби, который накрыл город от самых его окраин до шумного центра. Небо над городом было серым и низким, тяжёлые, свинцовые тучи нависли над куполами церквей и крышами домов, словно предвещая не только дождь, но и новые беды. Моросил мелкий, холодный дождь, его капли бесшумно стучали по мокрым мостовым, по зонтам редких прохожих, добавляя мрачности общей картине, словно сама природа скорбела вместе с людьми, оплакивая невинные жертвы. Воздух был пропитан запахом сырости, прелых листьев, которые гнили под ногами, и чего-то ещё, неуловимого, но давящего – запахом страха, который, казалось, проник в каждый камень мостовой, в каждую щель старых зданий, в каждую душу.
Похороны молодого агента Петра, погибшего на Железнодорожном вокзале, собрали множество людей. Не только его немногочисленные родственники, чьи лица были искажены горем, и коллеги из Третьего отделения, чьи лица были бледны и осунувшиеся от бессонных ночей и нервного напряжения, но и простые горожане, потрясённые недавними событиями, пришли отдать дань уважения, их лица были полны скорби и сочувствия, а глаза – невысказанного ужаса, который они тщетно пытались скрыть. Толпа стояла молча, лишь редкие всхлипы женщин, прижимавших к себе детей, и приглушённый стук дождевых капель по зонтам нарушали тишину, которая висела в воздухе, тяжёлая и осязаемая, словно невидимый груз.
Ермаков стоял у свежевырытой могилы на городском кладбище, среди старых, покосившихся крестов и мраморных надгробий, покрытых мхом. Его фигура была неподвижна, словно высечена из камня, его плечи были опущены, а руки крепко сжаты в кулаки, ногти впивались в ладони, оставляя красные полумесяцы. Его лицо было бледным и осунувшимся, глаза ввалились, выдавая бессонные ночи и внутреннее напряжение, которое терзало его безжалостно, не давая покоя ни на минуту. Он чувствовал тяжесть потери, боль от того, что не смог защитить этого молодого, полного жизни человека, который только начинал свой путь, мечтая о карьере и служении Отечеству, о великих делах и подвигах. Но ещё сильнее – жгучее, почти физическое желание возмездия, которое горело в нём, словно огонь, обжигая изнутри, превращая его в раскалённый уголь. Он сжимал кулаки, его ногти впивались в ладони, оставляя красные следы, словно он пытался сдержать свою ярость, которая грозила вырваться наружу, сметая всё на своём пути.
Он вспоминал Петра: его наивность, его горящие глаза, его непоколебимую веру в справедливость, в то, что добро всегда побеждает зло. Пётр был из тех, кто ещё не успел познать всю грязь и цинизм этого мира, его душа была чиста, его идеалы – незыблемы, его вера – непоколебима. Он был символом того, что Ермаков когда-то потерял в себе. И вот теперь он лежал здесь, под сырой землёй, жертва чьих-то чужих, тёмных игр, чьих-то безжалостных амбиций. Ермаков чувствовал себя ответственным. Он, опытный волк, прошедший огонь и воду, должен был предвидеть, защитить, предотвратить. Но он не смог. Он не уберёг. И это жгло его сильнее, чем любая рана, сильнее, чем любое физическое страдание. Чувство вины, словно тяжёлый камень, давило на его грудь, не давая дышать.
– Мы не можем оставить это так, Василий Силыч, – прошептал Заур, стоявший рядом, его голос был низким и глубоким, словно он говорил из самой души, из самых глубин своего существа. Он положил руку на плечо Ермакова, его прикосновение было твёрдым и надёжным, словно он передавал ему свою силу, свою поддержку, свою нерушимую верность. – Они должны ответить. За Петра. За всех, кто погиб. За кровь, пролитую на этой земле.
