Визг тормозов, удар, нестерпимая боль…
Кажется, я кричала первые секунды, а
потом едва слышно расплакалась, осознав, что не могу пошевелить ни
рукой, ни ногой. Погребённая под деформированной кучей металла я,
наверное, казалась очевидцам трагедии сломанной куклой.
У меня не получалось сделать
вдох.
Я врезалась в машину, съехав на
мотоцикле на встречную полосу при обгоне. Точнее «не съехав»!
Масхадов… мажор с одиннадцатого «А», не дающий мне прохода с
момента своего перевода в мою школу, столкнул меня сюда. Видимо,
хотел покрасоваться своим спорткаром, не давая его обогнать… дебил.
И я – дебилка! Не надо было его обгонять. Лучше бы съехала в первый
попавшийся переулок… и осталась бы невредимой.
Как ему вообще разрешили сесть за
руль этой тачки!? Прав ведь ещё нет! Я на байке катаюсь только
потому, что он полностью соответствует моей категории «А1»!
«Ааа… – я мысленно махнула на себя
рукой. – Что теперь толку?»
Паника подкралась незаметно.
В груди разгоралась жуткая боль.
Раньше никогда пространство шлема на
действовало на меня настолько угнетающе. Я будто бы задыхалась,
выплёвывая сгустки крови прямо на дополнительную защиту лица.
С головой вроде как всё нормально.
Не зря шлем – обязательная часть экипировки мотоциклистов. Да
только даже она не могла меня спасти.
Грудную клетку пробило что-то.
Именно оно не позволяло шевельнуться и полноценно вздохнуть.
«Я умираю… – отвратительная мысль,
но в моём случае ещё и неотвратимая. От неё не отмахнуться, не
оставить на потом… и не подумать о ней завтра, как любили раньше
говорить дамочки, ссылаясь на Скарлетт О'Хара, о которой
современное поколение, за редким исключением, не имеет ни малейшего
представления. – Моего завтра уже не будет…»
Рядом кто-то истерично кричал.
Знакомый мужской голос приказывал вызывать скорую. Второй, чужой –
бормотал что-то типа: «Я не виноват… не виноват»…
Люди тревожно переговаривались.
Кажется, началась драка.
Обида на разрушенное будущее
всколыхнулась в пробитой груди, но возмущению не суждено было найти
выход.
Когда-то жизнерадостная и отзывчивая
одиннадцатиклассница Руслана Альтаева тихо умирала на обочине
столицы.
«Какая жалость!»
Резко похолодало. В глазах
потемнело, но я изо всех сил пыталась прогнать черноту, отчаянно
цепляясь за жизнь.
Есть такая теория, что родители –
это надёжный якорь, который любого ребёнка удержит, когда дитя
окажется на грани между жизнью и смертью.
Мне в этом плане не повезло.
Нет. У меня были родители. И они –
самые лучшие на свете! Только, увы, главное здесь слово «были».
Родители пропали, когда мне исполнилось пятнадцать. Уехали в
магазин и пропали. Да – вот так просто. Бесследно и как-то даже
мистически. Полиция трое суток не смогла отследить их передвижения
ни по камерам, ни по карточкам. Мама и папа будто испарились.
Две недели я провела в приюте. Потом
решила закругляться с рыданиями, поговорила с маминой подругой,
добилась её согласия, подала заявление об установлении над собой
попечительства, указала имя тёти Наташи… Так как мне было
пятнадцать лет, заявление одобрили, учитывая, что других
родственников не было.
Жизнерадостность, которой я успела
отличиться как в школе, так и дома, покинула меня.
Я долго приходила в себя. Тётя
Наташа с мужем, дядей Серёжей, не спешили помогать выбраться из
горя. Попечители успешно оккупировали мою четырёхкомнатную
квартиру, доставшуюся от родителей в центре столицы, но я не имела
претензий.
Я сама не рвалась идти на контакт.
Договор с маминой подругой изначально строился на свободных
отношениях. Я не мешаю им жить, не вешу на их шее тяжким камнем
ответственности, а они не лезут ко мне с наставлениями и другими
уроками жизни.
