Глава I В лабиринте уныния
_____
Мир стал войной.
Земля ревела, копошились в ней трупы, как черви. Холмы кричали о смерти.
В тот день хозяин мерно шел через пустошь.
Светило растворилось в сером небосводе.
Дорога из серого лабиринта дряблых скрюченных деревьев вела в море колоссальных полей.
По мокрой тропе ступал тяжело копытами вороной конь.
Склонил голову всадник, позволив воде струится в длинных чёрных волосах, из недр его души через тёмные пряди падал взор в другое время. Не расправились плечи его. Мокли черные его одежды.
Черные ткани висели, во множестве складок преломлялась ткань. Неброские ножны покоились у бедра, в них ждал меч, не ожидающий расправы, только любования.
"Что мне теперь все дворцы? Эти небеса стального цвета теперь и есть своды моего тронного зала. Весь мир теперь наш дворец…" – и не было радости в той мысли, и на печаль не осталось силы. Все ненавидел владелец этих мыслей каждый миг, и каждое мгновение топил в бессильной злобе, подобна мертвой змее была дума его.
Вдали чернели силуэты многих острых башен, вырастающих из гребня меж вершин рассечённой горы.
Там был город.
Последний город.
Человеческий глаз ничего не увидел бы отсюда.
Но очи его отражали в себе весь мир и то, чем этот мир становился.
Печаль была зрачками этих очей.
Дождь закончился, словно разошелся занавес гигантского театра, и открылся впереди пустырь, что тянулся вдаль, медленно перетекая в подошву горы и далее в склон. И все это пространство было покрыло только камнями и выгоревшей травой, которая не оживет от дождя.
"Эти поля более никогда не будут зелёными. Кончились изумруды в этом мире, никто не напишет про то, сколько сочности в них, и как они покрываются росой, что красивее всех алмазов."
Птицы не пели.
Движения не было.
Гром.
Где-то в разломе злых небес сверкнула молния.
"Дождь прошел, мертвые успокоились."
Хозяин слез с коня, и тот рухнул грудой костей и пыли, а сам обернулся неясной черной тенью и взлетел ввысь, чтобы, промчавшись над степью и предгорьем, укрыться в своей обители.
Но сделать это он желал, не будучи одним.
Здесь, среди полей, утерявших культуру и плодородие, стоял замок. Его почерневший от огня каменный прямоугольный корпус высился над ровной поверхностью мёртвой окрестности. А по углам четырехскатной черепичной крыши злобно закруглялись каменные клыки.
"Моя летняя усадьба."
Влетев в окно-бойницу, хозяин вновь преобразовался в человеческое подобие, очутившись в аскетично обставленных покоях, где кроме тяжелой дубовой кровати не было ничего.
Из мрака теней вышла девушка, с кожей бледнее больных небес, и правильными чертами, в сочетании которых читалась игривость и нежность. Каштановые кудри, полуприкрытые серые глаза, меж которых аккуратный носик, не остренький, но округленный ровно до той степени, чтобы оставаться милым, маленькие бледные губы.
И никакого румянца…
Все эти черты хозяин разглядывал с наслаждением, ибо каждая из них пробуждала в нем мысль о том, что все это принадлежит ему.
– Я ждала, – простонала с удовольствием девушка.
Туго затянутое тёмно-зелёное платье с редким золотым шитьем подчеркивало манящий изгиб тела, имеющего сбалансированное сложение.
Это тело хозяин прижал к себе своей сильной рукой.
– Насколько сильно? – прозвучал низкий бархат голоса, лениво и почти сквозь зубы.
– Люций, – с придыханием от удовольствия, которая она получала, произнося столь желанное имя, – жаль наши тела заживляют все мгновенно, – она опустила взор на свои аристократичные ручки и злобно усмехнулась, – я изодрала себя до крови, вырывала из себя куски мяса и разбрасывала по залам, поливая кровью каждый угол… Ах… и следа нет! – и вновь подняла глаза, чтобы утонуть в своем вожделении, – За пределами спектра боли было то мучение, что я испытала, ожидая тебя здесь, – с толикой отвращения, – в этой… дыре! Жажда разрывает меня изнутри даже сейчас, когда ты так близко!
