Стук раздался требовательный.
– Сейчас… Да, сейчас же… Иду… Кого там ещё в такую пору несёт? – дворовый человек не сразу проснулся, и оттого ворчал больше, чем ему обычно позволялось. А ворчать-то вообще было бы не след, потому что положение города знали все без исключения, даже дети малые, а человеку пожившему вообще положено понятие иметь.
Дверь заскрипела с натугой, словно створки за ночь напрочно приморозило к косякам, и их пришлось с усилием, с увесистым тычком открывать.
– Воевода где?
– Почивает… – ответ сопровождался ленивым зевком. – Где ж ему ещё быть…
– Буди его быстрее… Да, быстрее же, рыло сонное! Встряхни старыми костями, не то я тебе их сейчас переломаю…
Не слишком и громкий, но внятный шум у входных дверей воевода Первонег услышал сразу, потому что спал всегда настороженно, а в эти опасные ночи особенно, если вообще можно назвать сном то, что, по сути своей являлось полудрёмой. Сначала стук, потом торопливый и возбужденный разговор – всё это будит сразу и окончательно. А когда раздались шаги на лестнице, ведущие к нему на второй этаж, воевода Славена был уже на ногах, и успел облачиться в плотные льняные одежды, которые и следует поддевать под доспех, чтоб в кровь не стереть кожу на плечах. Но сам доспех надеть пока не успел.
– Кто там? – хриплым со сна баском спросил Первонег через дверь ещё до того, как постучали.
– Первуша, от ворот дружинник… Торопит что-т… – дворовый человек всё ещё, похоже, не проснулся, и потому говорил лениво, с растяжкой, не слишком, кажется, угроз Первуши испугавшись.
– Сюда живо веди… И сам поторопись, рыло растопыренное… Поторопись!
Когда дворовый человек вернулся с городским дружинником Первушей, воевода Первонег уже пристегнул даже нагрудную пластинчатую броню, и мечом поверх кольчуги опоясывался. Он всегда был быстр и лёгок на подъём, на годы свои не смотря, а в такое тревожное время уж тем паче понимал, как может быть дорога потерянная минута и во что она может оборотиться для слабого городского войска.
Дружинник шагнул за порог, и остановился, давая возможность воеводе закончит сборы.
– Что там? – спросил Первонег сразу, одновременно взглядом отыскивая тёплый меховой подшлемник и стальные кольчужные рукавицы, которые одеваются поверх рукавиц меховых.
Только после вопроса Первуша вперёд шагнул.
– Гонец от Вадимира.
– Добро, что не забывает, княжич, пока сам, должно не прибыл к месту. Иль так скоро прибыл? Никак, летать научился…
– Не ведомо то нам. Но…
За тоном Первуши слышалось нечто тревожное.
– Что?
– Перехватили гонца в пути, еле вырвался. Без коня, у смердов в деревушке клячу забрал, и, раненый, пообмороженный, до нас добрался-таки. Весть, стало быть, недобрая. Варяги бьярминские, по времени, уже должны стать под городом. В пути они княжичу встретились.
– Эк же… – воевода себя нелёгким кулаком в ладонь тыкнул. – Этого-то я и ждал. Где гонец? – сонная хрипотца из голоса не ушла совсем, и оттого дружиннику казалось, что воевода сильно серчает, и в сердцах на него покрикивает.
Первуша кашлянул в кулак.
– У ворот, в сторожке. Пообморозился, говорю. Сухой крапивой его там отдирают, да салом барсучьим трут. Ни рук не чувствует, ни ног.
– Идём. А ты, – повернулся к дворовому человеку, – хватит спать, дом протопи, пора уже. Я под двумя перинами промёрз, каки в голой кольчуге.
Воевода на ходу прихватил меховой плащ, и набросил себе на плечи уже на лестнице. Торопился, потому что любая неторопливость могла быть губительной.
* * *
Черноусый Белоус сумел-таки пробиться сквозь заслоны, выставленные воеводой Далятой на всех дорогах. Не то, чтобы по-настоящему пробиться, потому что биться он, после встречи с гонцом Славера, ни с кем не в состоянии был, а пробраться, себя, боль, мороз, усталость превозмогая, и варягов обходами обманывая, сумел. Наученный первой встречей, и не надеясь найти во всём варяжском войске второго такого милостивого противника, как Волынец, Белоус присматривался к дороге впереди. И первый же попавшийся заслон заметил загодя. Хорошо ещё, до городских ворот было уже недалеко, как и до стен. Пришлось смердовскую клячу, что выкупил в деревеньке, заплатив за неё вдвое против обычного, бросить прямо на дороге. Благо, серебро в мошне было. Копил Белоус себе на свадьбу, что на будущую осень планировал – но серебра не пожалел. А вот смерда с детишками малыми пожалел, хотя мог бы клячу просто для княжеской службы забрать. Но бросил клячу посреди заснеженной дороги на корм волкам настоящим или волкам в обличии человеческом, и пустился прямиком через сугробы в сторону городской стены. Стену ещё видно не было, но главное – направление знать. Стена большая, захочешь – не промахнёшься. Где-то по-звериному на четыре конечности вставал, чтобы со снежным настом сравняться, и остаться незамеченным, где-то в полный рост шагал, прижав одной рукой вторую, может быть, с перебитой костью, боль в которой, как и в рёбрах, не проходила после схватки с Волынцом. Терпел, но шёл навстречу колючему ветру, зная, что кроме него сейчас никто не сможет город предупредить. Когда почувствовал вдруг, что ветер внезапно стих, подумалось, что силы кончились, и захотелось сесть, и отдохнуть. Но хорошо знал Белоус, что это ласковая Обманка
