Сначала было небо. Сломанное.
Там, где когда-то крутились спутники, шли ленты связи, мигали маяки, – теперь висело глухое, мертвенное пространство. Никаких трасс, никакого движения. Только радиошум, да редкие блики солнечного ветра, прошивающего атмосферу, как старый нож – гнилую ткань.
Мир больше не разговаривает. 2147 год.
Сеть упала в сорок втором. Плазменные штормы, полярный скачок, каскадные сбои, после – ядерная зима и обрыв всех высоких каналов. Планета сжалась до своих локальных островков: анклавов, где уцелела хоть какая-то техника. Там и жили остатки цивилизации – среди ржавчины, пепла и архивов, которые никто уже не читал.
В одном из таких анклавов, на окраине бывшей Свердловской области, жил Артём Вересов.
Он проснулся в 4:11.
Как всегда – без причины. Без снов. Сухие веки, гул в ушах, сжатый живот. Мир за окном был сер. На горизонте – тень разрушенной ретрансляторной башни, на которую никто не смотрел. Ни смысла, ни связи. Только привычка.
Он заварил растворимый кофе из двадцатилетней партии. Убедился, что станции работают. Локальная сеть – стабильна. Питание – на 82 процента.
На всякий случай. Он всегда так делал.Расселся у консоли, включил приёмник.
И в этот раз – что-то было.
Пульс. Нечёткий, почти хриплый импульс. Регулярный. Не белый шум. Не фоновая наводка.
Пульс, как дыхание.
Он наклонился ближе, медленно убавляя уровень чувствительности. Импульс не пропадал. Напротив – выстраивался. С интервалами. Повторами. Частота старая, закрытая. Но не военная. Не враждебная. Слишком аккуратная. Слишком человеческая.
Он замер. И в этот момент – вспомнил. Тот, с которого началось падение.VIRA-13. Тот самый запуск.
– Что у тебя с лицом? – послышался голос из-за спины.
Макс. Приехал на неделю раньше. Как всегда – без предупреждения. Вошёл в помещение, как будто это его квартира, а не бункер на окраине забвения.
– Ты будто мышей ел. Или услышал что-то страшнее прогноза по радиации.
Артём не обернулся.
– Я что-то поймал.
– Ну хоть не грибок. Что?
– Сигнал. С Зоны.
Макс остановился.
– С какой Зоны? Ты же не подключён к внешнему сектору.
– Это вшито в эфир. Как остаточная частота. Но – живая.
Он развернул спектральный анализ. На экране – пульсация. Ровная. Прямая. Почти… намеренная.
Макс всмотрелся.
– Искусственно. Не природный шум.
– Я знаю.
– И ты думаешь – это…
– Да.
Макс сел рядом. Тяжело выдохнул.
– Чёрт, Артём. Мы же тогда похоронили это. Всю линию. VIRA, антенны, трассы. Ты сам говорил, что всё это было ошибкой. Твоей.
Артём молчал.
Его взгляд был прикован к экрану. К этому одному пульсирующему штриху – в море тишины.
– Может, – наконец произнёс он, – это она и есть. Ошибка, которая решила ответить.
Макс ушёл спать, бурча что-то про паранойю и деградацию.Он остался один.
Глядя в экран, как в зеркало прошлого.А Артём так и сидел. Перед консолью.
Как будто спрашивал. Сигнал не исчезал. Он ждал.
– Ты ещё здесь?
Артём прошептал:
– Да.
Но сам не знал – кому он это сказал.
Сигнал не исчез. Наоборот – он выравнивался. Становился точнее. Стал ритмом. Не таким, как у машин. Не как у синтезированных опросных пингов. Он бился – как пульс. Почти сердечный, почти живой.
Артём провёл спектральную сегментацию – трижды. Пик был в пределах старой медико-диагностической частоты, когда биообратная связь ещё считалась важной. И каждый раз пик совпадал с ударом его собственного сердца.
Он молча поднялся, включил отсек с резервной ЭЭГ-петлёй и надел сенсор. Погрузился в ритм.
Пульс сигнала совпал с его пульсом.
И в этот момент – ему стало по-настоящему страшно.
– Ну, хоть не из уха, – буркнул Макс, ввалившись на утро в кабину с термокружкой и дежурной усмешкой. – Вижу, ты всю ночь разговаривал с радиомракобесием.
