* * *
Шарль достал сигарету и закурил. В Булонском лесу его чувств было спокойно как никогда. Мужественное лицо, пережившее не одно падение нравов, скачков курсов душевных акций и обмена валюты ценностей, выражало полное безразличие к этому миру, даже когда рядом проехал грузовик. Это был другой Шарик, который уже никогда не сможет броситься за ним с весёлым лаем выгонять накопившиеся эмоции и гормоны. «Куда всё ушло?» – подумал пёс. Он поправил рыжий меховой воротник чёрного пальто, на котором седая благородная проседь блестела серебром благополучия, и медленно двинулся в сторону дома. Жизнь, какой бы она ни была собачьей, всё же удалась.
* * *
«Жрать хочется, да и секс был бы не лишним, что же всё-таки на первом месте: жратва или размножение? Надо Фрейда перечитать. Блин, где же я вчера кость закопал? Так… В этом бачке нашёл, потом подрался из-за неё с Тузиком вот здесь. В этом углу я его мутузил! Так, потом побежал в парк, где-то на клумбе у памятника…» – рассуждал про себя Шарик. «Здесь у нас кто? Пушкин, нет, тот был лысый… А, вот он! Узнаю клумбу… О-о-о!» – начал рыть землю Шарик. Когда он уже облизывал кость, к нему подбежала ещё одна дворняга:
– Здравствуй, Шарик!
– Привет, Карма, – поцеловались.
«Чем от неё так воняет? Опять она зубы не почистила!» – опустил он голову, чтобы не слышать этого запаха и двинул лапой вперёд кость.
– Грызть будешь? У меня тут говядина, прошу к столу! Что ты нос воротишь? Кость-то совсем свежая, я её вчера нашёл.
– Ты такой гостеприимный, Шарик.
«Поздно», – подумал он про себя, понюхав у Кармы под хвостом. «Зря только косточку потратил… Ну, ладно, как-нибудь в другой раз… Вот бабы, знают же, что продолжения не будет, но от ужина никогда не откажутся». Женщины всегда делились для него на три большие группы: первые – доверчивые, которые жили верой в светлое будущее, вторые – что уже потеряли веру и довольствовались надеждой, в третью группу входили те, что любили, любили его. Входили и выходили. Торча в своём одиночестве, он упорно делил их на группы, не отдавая отчёта себе в том, что женщины не умеют делиться. Шарик оставил Карму за столом и побежал дальше, на поиски еды.
«Где бы мне пожрать?» – перебегали впереди него дорогу мысли. «Куда ты прёшь, урод, на своём „Опеле“? Что ты орёшь? Я даже слова такого не знаю – шелудивый. Нет, не надоело ещё. И как бы она мне не надоела, моя жизнь, я сам разберусь с ней, в крайнем случае, терять её под твоим корытом точно не хотелось бы. Разуй глаза! Не видишь, зелёный мне горит!» – продолжал рычать про себя Шарик.
«Может, к Мухе? У неё всегда была заначка. Так трудно бегать на голодный желудок, старею, что ли? Да нет, показалось…» – прибавил он ходу.
– Шарик! – бросилась на грудь ему лохматая рыжая сука.
– Муха, привет! – поцеловались.
«И от тебя, как от Кармы, воняет, вчера в одной помойке рылись, что ли?» – промолчал Шарик. – Есть чё пожрать, а то я на этой неделе не завтракал… Слушай, давай потом эти игры, – отстранился он от мухиной привязанности. – Дай сначала червячка заморить…
– Макароны будешь?
– Да, сойдёт! А соус есть? – набросился пёс на еду. – Кстати, ты не знаешь, что такое шелудивый? – при виде соуса вспомнил красную морду водителя «Опеля» Шарик.
– Шелудивный? Не, не знаю, мне кажется от слова «дивный», – блеснула филологическая искра в голове Мухи.
