Повесть, в основу которой легли письма выпускника биофака МГУ Юрия Зегрже (1918-1942), сына репрессированных родителей, писавшего матери в «зону», а затем – из военного училища и с фронта – в Москву, тётке, представляет собой сплав документального и художественно-публицистического жанра. В ней представлен свой особенный срез действительности, отражающий реалии советского предвоенного периода и первых месяцев Великой Отечественной войны. А её эпиграфом могло бы стать известное высказывание Юрия Лотмана: «История проходит через дом человека, через его частную жизнь». Можно бы добавить: и через его сердце, в особенности, когда речь идёт о таком драматичнейшем моменте нашей истории.
Как это было! Как совпало –
Война, беда, мечта и юность! –
писал о том времени Давид Самойлов, чья строка легла в название повести. Вот это соединение казалось бы несоединимого позволяет многое понять в психологии её героя, как, впрочем, и в душевном раскладе всего этого уникального поколения, которому мы все обязаны Победой.
В повести приводится воспоминание Эммы Герштейн об одном из первых дней войны, когда студенческая по преимуществу молодёжь, движимая каким-то единым внутренним порывом, вышла на улицы Москвы. «В одну ночь юноши и девушки поняли, что пробил их звёздный или смертный час. Они не строились в колонны, не связывались руками в цепи, не пели, не несли плакаты. Постепенно они заняли все мостовые на улицах и просто шли, кто по двое, кто по трое, а больше в одиночку, молча, изредка перекидываясь словами с идущими рядом. Вдумчивые и взволнованные, они прощались с московскими улицами, с дворами, друг с другом. Поколение шло навстречу своей судьбе».
Мы не знаем, был ли Юра Зегрже в тех молчаливых рядах, но как это созвучно его характеру: такое вот никем не инспирированное, безотчётное движение сердца. Однако в его письмах нет никаких таких высоких слов о долге, о Родине, о судьбе; они по преимуществу фактографичны. И если он чем-то глубоко увлечён, так это своей наукой, с которой связывает все свои планы и надежды. «Знай, что у меня впереди хорошее будущее, и пусть это придаёт тебе бодрости», – пишет он в лагерь матери за несколько месяцев до начала войны. Но мы-то знаем то, чего не предчувствует он сам, что никакого такого будущего у него нет. Как знаем и о той лихорадочной подготовке к войне, что ведётся в штабах двух пока ещё дружественных, но уже держащих свой камень за пазухой вооружённых до зубов режимов.
Повесть насыщена реалиями гнетущей атмосферы предвоенных лет, в том числе и в самом главном вузе страны, которая всё плотнее сгущается вокруг Юры, его друзей и близких. И этот второй её план сообщает ей как бы добавочное измерение, привносит в повествование ощущение историзма, благодаря чему и сама развёртывающаяся перед нами его переписка воспринимается совсем в другом свете.
Но особое значение приобретает этот контекстный план с того момента, когда в жизнь героя вторгается война. Отдельная судьба человека в войну подобна щепке, подхваченной взбушевавшейся стихией, и нужен более широкий обзор, чтобы увидеть в ней какие-то не случайные черты. В повести показано, как резонирует Юрина судьба с этой общенародной трагедией и как органично вплетаются в неё его собственные «мечта и юность». Именно они помогают ему выстоять в самые отчаянные первые месяцы войны, а на фронте приводят на один из наиболее опасных участков передовой – в разведку.
Но ведь Юра ещё и «отмеченный» и, как член семьи «врагов народа», наверняка служит объектом пристального внимания армейских особистов. И мы, читая его переписку, конечно, не можем отрешиться от этого обстоятельства. Оно, если можно так выразиться, придаёт трагической истории семьи особый привкус. Теперь-то мы знаем, как много было в войну таких мальчиков, стремившихся кровью искупить «вину» своих родителей. Но Юра, слава богу, свободен от этих комплексов, и семейная травма не оставила в его душе неизгладимого отпечатка. А если от чего и излечила, так это от комплекса «строителя нового общества». Он и в армии остаётся самим собой – прямым и открытым, всегда чем-то увлечённым, но при этом неизменно порядочным и глубоко ответственным за всё, что он на себя принимает. Не скажу, чтобы лицо армии, но, во всяком случае, олицетворение всего, что было в ней лучшего. Такие и гибли первыми, а если набирались фронтового опыта, то довоёвывали до конца, как знаменитый генетик Иосиф Рапопорт, Юрин коллега, трижды представлявшийся в войну к званию героя.
