Кузьминична слегла через несколько дней после трагического случая с её соседом сверху: тот не то выпал, не то выбросился из окна в подъезде и разбился насмерть.
Поговаривали об этом всякое, а Жорик – сосед погибшего по площадке, немолодой мужчина со скандальным характером, особенно, когда выпивший, выразился о покойнике без сожаления, но с намёком:
– Такое дерьмо само не прыгает – может, кто помог?
Жорик недолюбливал его и как-то раз, повздорив с ним во дворе, умудрился к тому же ещё подраться, поэтому участковый со следователем посетили квартиру Жорика чуть ли не первой, но у него было железное алиби: он в те дни находился в деревне, у родителей.
Да, многим такая смерть показалась странной, а кому-то даже загадочной. Конечно, вывалиться по неосторожности из распахнутого окна в подъезде или в квартире изрядно пьяному человеку довольно просто, но погибший, как установила экспертиза, находился, выражаясь протокольным языком, в лёгкой степени опьянения.
Ежели таким способом сводить счеты с жизнью, то, наверное, было бы удобней это делать с собственного балкона, где под ним ещё зеленел газончик и благоухала клумба с цветочками. Однако молодой человек, прощаясь с жизнью, летел с матерным воплем навстречу подъездному козырьку из железобетона, от соударения с которым лицо несчастного очень сильно повредилось, что доставило его близким, кроме страданий, ещё и лишние хлопоты.
О смерти молодого человека жильцы дома забыли быстро, но ещё быстрее они позабыли про слёгшую Кузьминичну – старуху помнили и заботились о ней близкие родственники, да изредка вспоминали в разговорах немногочисленные пожилые тётки и бабушки, выходящие во двор и больше не замечающие её на скамеечке возле своего подъезда.
Кузьминична, как и многие горожанки её возраста, происходила из сельских. Их родную деревеньку незадолго до войны начал поглощать растущий поблизости город. Хотя большинство обитателей деревушки являлись членами колхоза, но молодёжь уже тянулась в город. Потянулась туда и юная Кузьминична, в ту пору девушка Люба.
После восьмилетки она поступила в медтехникум. Когда настала лютая военная пора, то через год окончила его, а в ноябре Любу призвали по мобилизации в ряды защитников отечества. И служить бы ей в медсанбате на передовой или в прифронтовом лазарете, но судьба распорядилась так, что девушка попала в эвакогоспиталь, который развернулся в их городке той слякотной осенью.
Оказалась там Люба ни за взятку и ни по блату, который в ту пору был выше наркома. Просто в военкомате представитель от эвакогоспиталя обратил внимание на низкорослую, худощавую, больше похожую на девочку-подростка, выпускницу медтехникума и, видимо, пожалел её, представив на миг, как эта девчушка будет справляться с ранеными бойцами в самом пекле сражений. А таких, вроде Кузьминичны, счастливиц, как затем выяснилось, в медтехникуме оказалось меньшинство.
Уже потом, много лет спустя, Кузьминична, тяжело вздыхая, вспоминала те времена и часто приговаривала:
– Если не тот добрый человек, наверняка бы погибла. И лежали бы мои бедные косточки неведомо где…
Врачи и медсестры эвакогоспиталей считались тогда вольнонаёмными, но призванными по мобилизации. Только начальник эвакогоспиталя, тот самый добрый дядька да комиссар медчасти считались военнослужащими.
Из эвакогоспиталя молоденькая Люба, которую раненные ласково называли Любаней, на фронт не рвалась и ни писала никаких заявлений с просьбой отправить её туда, как делали некоторые военнообязанные медработники, и добросовестно проработала там до конца войны.
