…Начало последнего месяца 2001 года. Форпост России на Кавказе – Стародубовск. Казачий рынок – самый большой областной базар, расположенный неподалеку от центра города.
Погода и настроение очень даже обычные для первых деньков кавказской зимы: свинцовое низкое небо без единого просвета, серая взвесь мельчайшей мороси, стылый тягучий воздух, парок из множества торгующих и покупающих ртов… микроскопические гирлянды капель на каракулевых воротниках бекеш, жидкая грязь в асфальтовых выбоинах, отсыревшие базарные псы, боязливо жмущиеся к прилавкам мясного ряда, хмурые взгляды, хмурые лица, преобладающие интонации – брюзжаще-недовольные…
Эх и нехороша же ты, кавказская зима! Не приспособлена под душевные предрасположенности русского человека. Этому бы русскому – в санях с бубенцами прокатиться, в сугробах с веснушчатыми девчатами побарахтаться, на лыжах махнуть десяточку, шумной ватагой медведя поднять с берлоги, да слегка напакостить – втихаря елочку в заповедном лесу срубить на Новый год. Неплохо ведь, правда? Куда как приятнее, чем месить кавказскую грязюку и неуютно ежиться от промозглой сырости, поглядывая на небо в ожидании очередного циклона и между делом мрачно прикидывая, где в таком неудобном месте можно определить запасную позицию для снайпера…
По мясному ряду, осторожно переступая начищенными хромовыми сапогами через лужи, шествует казачий патруль: пятеро молодцев в бекешах, папахах, с погонами, нагайками за опояской, повязками на рукавах и важными усатыми лицами. Шашки бы молодцам положены для пущей важности, да вот беда – молодцы частенько употребляют и, бывает, полоснут кого ни попадя дедовским клинком. Потому постановлением местной администрации ношение ритуального холодного оружия разрешено лишь войсковому атаману и старшинам. Остальные – пешком постоят.
Добравшись до самого конца ряда, служивые в нерешительности останавливаются у предпоследнего лотка. Патруль каждый день другой – как по ведомости распишут. В прошлый раз службу несли, не было этого торгового места. И хотя в теперешней ситуации это их не касается, все равно – по старой памяти интересуются. Как-то непонятно: после пяти крайних лотков с синими курями, и вдруг – такие аппетитные копчености. С чего бы это?
– Почем корейка? – молоденький розовощекий бутуз с погонами хорунжего несытым взором ощупывает деликатесы, разложенные на деревянных поддонах.
– Там ценник, – мрачно выдавил Василь. – Глазоньки разуй, хлопец.
– Если б был – не спрашивал бы. Что я – слепой?
– А ну… Точно – запал под поддон. На, малый, гляди.
– Сто сорок?!
– Точно. Сто сорок.
– Вы, дядечка, видать, с похмелья?
– Чего-чего?
– Вон, на центр пройдите, гляньте цены! Красная цена корейке – сто десять. По сто сорок уже чистый карбонад идет, одно мясо! А карбонад у вас… Ё-мое, точно – с похмелья! Карбонад – за сто семьдесят. Вы что, с луны свалились?
– Слушай, малый, не нравится цена – проходи! Чего приколупался?
– Да вы тут с вашим мясом до весны простоите! Это ж надо додуматься: залезли в самый конец, цены – под потолок… Ну не дураки ли?
– Сам такой, зеленя. И браты твои такие. А мясо, между прочим, – берут. Мы его хорошо делаем, по-особому. Кто понимает толк, переплатит лишние тридцать-сорок рубчиков, но наше возьмет.
– «По-особому»… Да никогда в жизни не возьму вашего мяса! И нормальные люди не возьмут – так переплачивать только совсем дурные могут. Вы лучше его сами лопайте – все равно сгниет!
– Ну, спасибо на добром слове, малый. Проходи, проходи, а то туша ненароком с крюка сорвется, придавит больно…
– Грубо, – неодобрительно заметил Север, высовываясь из «лабаза» и провожая удаляющийся патруль настороженным взглядом. – Чего это вы? Люди службу несут…
