Зима превратила «старую землю» в иной мир, резко отличающийся от освещенного и обогретого людской суетой мира, к которому принадлежит Город-1. В древней густой чаще ледяной ветер не знал препятствий. Казалось, он пронизывал даже вековые камни, вдыхался черными древесными стволами и растекался по ним до самых веток. Природа здесь застыла и олицетворяла смерть, а надвигающийся серый купол сумерек лишь сильнее подчеркивал это. Он давил…
Сквозь агрессивно завывающую стихию, начал проступать равномерный хруст. По лесу тяжело ступала пара, оставляя глубокие борозды на девственном снежном покрове. Мужчина старательно придерживал женщину в черном шерстяном пальто, которая прижимала к груди увесистую ношу, напоминающую узелок без палки.
Выставив головы в пушистых меховых шапках вперед, они упрямо приближались к высокой заснеженной насыпи, надежно спрятанной среди густой чащи. Если бы Молак не обозначил маршрут на карте, они бы ни за что сюда не дошли. Нужное место располагалось слишком далеко от цивилизации, чтобы без веской причины добираться к нему по лютому морозу. Если до «старой земли», как величали древний лес, еще можно было доехать на машине, то дальше приходилось добираться исключительно пешком.
– Твой знакомый абсолютно ненормальный, если живет здесь, Гален! – прорычала сквозь зубную дробь Гельвия Коу. – У меня щиплют ляжки! Мороз даже сквозь термобелье добрался до них!
– Одна ты такая, Гельви! – раздраженно съязвил ее супруг. Он хмуро смотрел только вперед. Разумеется, собственных ног он тоже почти не чувствовал. Еще и щеки так пекло от мороза, будто кожа вот-вот растрескается. Но он мужественно терпел. Ведь либо сегодня произойдет то, что должно, либо никогда.
– Да, дорогой, одна я такая. Не у тебя свежие швы, которые болят при каждом шаге! Очень надеюсь, что твой Молак не самозванец. Иначе, я не переживу. Слышишь? Я не переживу!
Гален Коу остановился и, больно сжав локоть любимой, воззрился на нее зверем. Стеклянный взгляд несколько секунд молча растворял в молодой женщине всякое желание выражать сомнения или недовольство. От страха она вся сжалась и позабыла про холод.
– Так убеги, – наконец, произнес мужчина. Это был до ужаса спокойный и тихий голос, но прозвучал он громче свистящего ветра вокруг. – Брось меня. Я отпущу вас. Это мое проклятие, не твое. Это меня ждет отцовское ружье.
– Нет, ты не умрешь, как он!
– Почему же? Я уже не в силах бороться с этими нападками, Гельви. Если ты не поможешь, если ты лишишь меня последнего шанса… Я застрелюсь. В точности, как мой отец.
Женщина с горечью посмотрела вниз, на матовый снег. Она закусила обветренную губу и та лопнула, выпустив кровавую росу. Прижав сверток к груди крепче, Гельвия закивала.
– Я помогу тебе, – сказала она, проглотив ком в горле. – Ты же видишь, как сильно я люблю тебя? Ты же видишь, на что я пошла ради тебя?
– Я вижу. – Хватка мужчины смягчилась, он бережно погладил супругу. – Мальчик был рожден для этого дня, помнишь? Это наш единственный шанс зажить, как нормальные люди. Мы больше не будем бояться моих… вспышек.
Темные глаза его возлюбленной блестели, как два кремния. Он смотрел в них и видел, как внутри нее, такой хрупкой и миниатюрной, бушует подлинный животный страх. Молодая женщина тонула в нем, придавленная неподъемным грузом вины. Он также видел в этом взгляде самоотверженную преданность – единственное, что не давало Гельвии захлебнуться в этом жутком водовороте переживаний.
