1928 год.
– Вот, Алешенька, погляди, красивый – то какой. Камушки так и блестят. Ордену этому, уж и не знаю, сколько годков будет. Мамани твоей, прадед, из рук самого царя батюшки получил орден то этот. Аккурат в тот самый год, когда супостата с России матушки домой до Парижу погнали. Деды и бабки твои, а потом и маманя хранили его. Вырастишь, и ты хранить будешь. Маманя твоя, Елена Васильевна, царствие ей небесное, даже в голодный год красоту эту уберегла. Память это, понимаешь?
– Понимаю, бабусь, – осторожно дотронувшись до лежащего на морщинистой ладони ордена, ответил Алеша. – А можно я в школу его возьму? Ребятам покажу.
– И думать не моги, милок. Не дай Бог прознает кто, что маманя твоя из дворянского роду то была. Беда будет. Хоть и померла она давно, вы ещё в Саранске жили, а все равно беда. Люди, знаешь, какие злые есть? Донесут куда следует, и поедем мы с тобой, милок, на просторы Сибири матушки. А про маманю твою вот что скажу: хорошая она жена моему Петру Ивановичу была, матушкой меня называла. А уж как больные то её любили и уважали! Меня кто спрашивал, я завсегда говорила, что редко кому так с невесткой везет. Ты, Алешенька, маманину фамилию то не забывай. Уварова она, Елена Васильевна. Говорить никому не надь, но вот помнить надобно. А ты, милок, маманю то помнишь? Он помнил. Руки ласковые, волосы длинные, смех звонкий …. А вот лица не помнил. И карточки не было. Сгорели карточки, ещё в Саранске сгорели.
1941год.
Глядя на летевший в высоком бледно-голубом небе самолет, Алексей Везунов от души позавидовал другу. Хорошо Ваське. Совсем скоро на фронт. А вот он вообще неизвестно когда попадёт туда, да и попадет ли. Начальник училища молчит, но ведь и так понятно, что на фронт его не отправляют из-за Леховцева. Откуда все же тот узнал про орден и про то, что его, Алексея мать, из дворян? Доказательств нет, но Леховцев так просто не отстанет. Война полыхает уже три месяца. Тысячи его сверстников сейчас на фронте, а он стоит, глядит в осеннее небо и завидует другу, Ваське Беглову, который может, уже завтра собьет свой первый мессер! Алексей огляделся по сторонам. О чем-то громко спорили стоящие неподалеку техники. Рыжая собака лежала у ног одного из них, лениво постукивала хвостом. Мимо пробежали девушки из хозяйственной роты, смеясь, оглядывались на него. Он улыбнулся в ответ, затем взглянул на часы и, оправив форму, направился к расположенным в дальней части наземным службам. До встречи с Леховцевым оставалось меньше часа, и нужно было еще успеть зайти к начальнику училища. Он шел, отвечал на чьи-то приветствия, кому-то сам что-то говорил, но мыслями был далек от царившей вокруг суеты. Леховцев! Ходит вокруг да около, сверлит маленькими глазками, вопросы задает да такие, что кажется, будто по краю пропасти идешь и вот-вот оступишься. Хорошо ещё про Хольта не спрашивает. Но ведь Хольт не только с ним, Алексеем, общался. Все ребята с их выпуска летали с немцем. Он часто заходил к ним в общежитие, рассказывал, как летал на Мессершмитах, Юнкерсах, Фокке Вульфах. С ним было интересно поговорить и даже сейчас не верится, что тот воюет на стороне врага, бомбит города с мирными жителями, сбивает тех, с кем еще недавно летал в одном небе.
Передав записку от куратора в наземную службу, Алексей направился к выходу с аэродрома. Нужно было торопиться. До вечера нужно было многое успеть и, махнув рукой, он бегом бросился к ожидавшему его у выхода Василию.
С трудом преодолевая неприязнь к сидящему напротив человеку, подполковник Серов вышел из-за стола и, подойдя к окну, обратился к собеседнику с вопросом.
– Товарищ Леховцев, почему вы так уверенны в том, что Везунову не место в рядах советских лётчиков? Он один из лучших в выпуске. Сейчас, когда идет война и на счету каждый пилот, вы, не объясняя ничего, требуете не пускать его на фронт! Мне не понятна ваша позиция. Чего именно вы опасаетесь? И с чего вы взяли, что мать Везунова из дворян? У меня другие сведения.
