– Очень странно.
В зеркале отражалось лицо – русый вихор над крутым лбом, светлые простодушные глаза, грубоватый очерк скул со впадинками под ними, широковатый нос, вроде львиного, полуоткрытый от усердия рот недурного рисунка (такой ещё называют купидоновым луком) и упрямый, торчком подбородок. Рот был полуоткрыт, потому что совершалась мистерия, в просторечии называемая бритьём, что подтверждали и клочки пены на подбородке.
Он развернул зеркало – в обзор вплыл белый подворотничок расстёгнутой гимнастёрки и затем синий с золотом погон.
Восклицание вырвалось у него помимо воли. На секунду лётчику помстилось, что он видит совсем другое – он даже оглянулся… Но разве кто-то мог быть здесь, в заброшенном саду, среди августовских усталых деревьев. Из-за паутины и узеньких дорожек, вытоптанных ежами в лунно-жёлтой, выцветшей траве, сад косил под призрака и в то же время казался до жути живым, как одно целостное существо со своими мыслишками и воспоминаниями.
Тазик с мыльной пеной на крыле маленького самолёта выглядел очень уместно, хотя и немного комически.
Нет, нет. Никто сюда не приглашён. Чутьё умного офицера, наивного хитрована, натренированное годами съеденной войной молодости, не подвело бы его ни в коем разе. Выбранное им место уединения отвечало всем требованиям по части тишины и пейзажа. В самый раз, чтобы, как следует, побриться.
Тишина, правда, добирала здесь до степени чрезмерной. Струилась подобно ручейку, который за скалой превратится в изрядную реку, и растекалась между расставленными для построения «на первый-третий» тонкими стволами.
Вернее, стволы напоминали шеи подземных обитателей, вылезающих из засыпанных жёлтым и красным лесного танцпола. Тут и привидению негде было бы обрести покой.
Холодные чужие глаза, знаете ли, никак не могли отразиться в круглом зеркале армейского, многоразового образца, (не подлежащем уничтожению), по той причине, что в саду никого не было, кроме лётчика и его самолёта. Сломанное дерево, чья вершина покоилась в заросшем тиной прудике, уже умерло. Леди покинула его вовремя и переселилась за Стену, да и не отражаются они в армейских зеркалах. Небо, низкое и тусклое, собралось в кольце погнутой парковой ограды, у которой такой вид, будто это ограда мира… пустынное, словом, хотя и неглупое местечко.
Но он был так молод и, как я уже сказала, прост душой, что не стал об этом думать. К слову, в своём душевном здравии он и не собирался сомневаться. Очень был уверен в себе лётчик.
Вспомнилась эта околесина ему много позже, и при других, к лирике не располагающих обстоятельствах. Происшествие осталось в памяти картинкой, тревожной и забавной. Особенно запомнилось странное выражение в холодных ясных глазах, заглянувших в его собственные. Это было удивление.
И древний текст был найден, и был прочтён до чрезвычайности въедливо круглыми проницательными глазами. Кошачий зрачок пульсировал в них, но это не была кошка. Нет, котом он не был, хотя этих животных не раз обвиняли в близости к нему. Чечевичные зрачки, пульсирующие мерно, двигались по строчкам от первой, похожей на полуобрушенный замок на холмах к последней, где замок отстроили и над ним дразнился язык штандарта. Потом пронзительный взгляд вновь скользнул к началу.
И был прочтён древний текст, и были внесены в него изменения.
Овальное зеркало, способное отразить в натуральную величину большую куклу, не тускнело, распростёртая рукопись трепетала в его млечной голубизне. Строчки букв выстроились ровно, с отступом на абзацах.
