«Oh, mon Dieu!1» – воскликнула бы старая миссис Адлер, если бы увидела, во что они превратили ее дом. Воскликнула бы на французском, потому что являлась она истинной француженкой, хотя ее покойный муж был немец, и разговаривали они в доме на немецком. Но только родной язык позволяет передать подлинные чувства, поэтому ругалась и удивлялась старая миссис Адлер всегда по-французски.
И этот раз не был бы исключением, поскольку удивляться тут действительно было чему. Казалось, кто-то жестоко надругался над богатым убранством великолепной тенистой виллы: в спальне второго этажа, обставленной некогда с французским шиком, на месте огромной кровати вдруг образовалась старая деревянная лодка, подвешенная к потолку с двух сторон на толстых канатах. Так как эта внушительная конструкция должна была выполнять ту же функцию, что и стоявшая тут ранее кровать, изнутри лодки было вырублено все лишнее, и от самого носа до кормы теперь простиралась белоснежная перина, покрытая пуховым одеялом и множеством разноцветных подушек. Приводимая в движение теплыми порывами ветра из распахнутого в жаркий день окна, лодка мерно покачивалась на небольшом расстоянии от пола под еле слышное поскрипывание канатов, чем напоминала огромные, странного вида качели, только что брошенные ребенком-великаном.
В соседней спальне кровать, как ни странно, представляла собой только кровать и ничего кроме. Конечно, она была не простая, а поистине королевская: гигантских размеров, с четырьмя стойками по углам и закрепленным на них бархатным балдахином с кистями, но, слава богу, это была не лодка. Зато здесь имелось кое-что похуже: прямо посреди комнаты в полу была вырублена круглая дыра, достаточно большая для того, чтобы взрослый, не слишком упитанный человек, пролез в нее без каких-либо затруднений. На одном из деревянных брусков, державших потолок, был закреплен толстый корабельный канат – такой же, как те, что держали лодку в другой комнате (похоже, в этом доме очень любили канаты); он спускался вниз, проходил через дыру в полу и исчезал в пространстве первого этажа. Конец каната был увенчан колокольчиком, который громко звенел, оповещая владельца комнаты о непрошеных гостях, если бы оные захотели вторгнуться к нему во владения таким странным образом. Но желающих взбираться на второй этаж по веревке никогда не находилось, поэтому колокольчик звенел исключительно в те моменты, когда кто-то спускался сверху вниз, а потому практической пользы никакой не имел, лишь только иногда оживлял переливчатым звоном и без того веселую атмосферу просторного жилища. Впрочем, спуститься со второго этажа можно было и более привычным способом – по лестнице, – которая, однако, тоже была не простая. Она была не винтовая и не угловая, как этого следовало ожидать, а совершенно прямая и очень крутая, идущая практически вертикально вниз с едва заметным уклоном, с открытым пространством под ступенями, в глубине которого утопало множество книг. Издалека она и вовсе не походила на лестницу, и незнающий человек мог с легкостью принять ее за книжный шкаф.
Конечно, было в доме и много обыкновенных вещей: массивные сундуки и корзины, шкафы, зеркала и мягкие, обитые бархатом кресла, керосиновые лампы, бронзовые канделябры и вазы, и много еще такого, чем свойственно наполнять дом. Однако и здесь присутствовало нечто необычное. Привычный порядок вещей был странным образом нарушен: многие из них или находились не там, где полагалось, или же использовались не по назначению. Например, стоявший всегда в углу сундук для белья разместился теперь возле висящей лодки-кровати и использовался, помимо прочего, еще и как ступенька, а иногда и как столик. Также неподалеку с потолка свисала металлическая немного проржавевшая клетка для птиц, внутри которой почему-то густо цвели незабудки. Заполнив все пространство клетки, они выбивались наружу сквозь вертикальные прутья. Снаружи клетки, к самому ее дну были прикреплены круглые плоские настенные часы, и увидеть на них время можно было лишь лежа на кровати или на полу. Кованые лепестки и завивающиеся стебли настенных светильников и вовсе использовались как крючки, на которых были развешаны невероятной роскоши драгоценности. Бриллиантовые и жемчужные колье, изумрудные серьги и рубиновые браслеты играли в солнечном свете дня тысячами радужных бликов и совсем не сочетались с холодной сдержанностью бронзовых светильников.
